Прощание с Лицедеем
Фиолетовый мрак укрывал город. Небоскребы нависали над нами огромными инопланетными кораблями чужого уродливого мира.
— Мне пора, — Лицедей свернул на боковую улицу.
— Куда ты?
— Вряд ли я смогу измениться. Лучше останусь самим собой. — Он покосился на Клео, которая держала лысую голову так гордо, будто сидела на троне. […]
— […] Кстати, ты так и не рассказал, чем закончилась та история.
Лицедей внимательно с пониманием посмотрел мне в глаза и кивнул:
— Тот парень… его гитара горит ярким огнем, но сам от так мал, что тьма не замечает его. Обтекает со всех сторон в поисках большого и громогласного.
Наконец-то я нашёл свою крошку. Вот она лежит такая, спокойная, такая холодная, такая…мертвая. Джессика заметно уменьшилась в размерах. Её бледная кожа вся испещрена мелкими, словно паутина морщинами. Глаза, некогда светившиеся задором, теперь остекленело, взирают на пустоту. Я отдёргиваю пропитанную кровь юбку и прижимаю Джессику к себе. Скупая слеза течёт по моей щеке. Горечь утраты душит меня. Я хочу выкричаться. Хочу выпустить свою боль. Но вместо крика лишь жалобно скулю, словно побитая собака. Протяжные взмахи крыльев выводит меня из оцепенения
Из покрова мрака навстречу мне выходит долговязая фигура. Я останавливаюсь в ожидании, парни следует моему примеру. Заложив руки за спину, человек в старомодном плаще идёт прогулочным шагом. Он гордо держит осанку, будто бы проглотил жердь. Когда он подходит к нам, я различаю его холёное лицо и собранные в косу, седые волосы. Всё в нём намекает на то, что он из каких-нибудь грёбаных лордов, хотя может он просто из заднеприводных, а может и то и другое. Кто их сейчас разберёт?
"...Другие же, идут в Огонь, ради мира. Ради спокойной жизни своей семьи, дома и следующих поколений…»
«А кого-то сей Огонь, словно нежданная буря ясным днём, застаёт в родных стенах и уносит за собою…»
«Так зачем же люди распаляют пламя Огня? Боюсь, что я никогда не найду правильного ответа на этот вопрос…»
Краешком уплывающего сознания она ещё чувствовала горячую ладонь, поддержавшую её, резкий рывок вверх, к загорающимся звёздам, и приятное тепло, окатившее её с ног до головы. А в следующее мгновение она уже парила в метре над землёй, с удивлением рассматривая своё распластавшееся посреди дороги тело, суетящуюся рядом с ним Гашу, её крики где-то вдалеке, словно за перевалом, и несколько туманных тел, печально наблюдавших за происходящим из-за ограды древнего Кладбища.
Он и побежал. Так спешил, дурачок, что не посмотрел на дорогу. А там грузовик... Донни так и замер посреди дороги, с раскрытым от ужаса ртом...
Не только он, все замерло: и грузовик, и испуганная женщина в киоске... И не было ни ветра, ни звука – тишина, неподвижный стоп-кадр, как на фотографиях «за секунду до происшествия».
А потом вдруг появилась эта парочка. Один – чернявый и длинный, такой весь надменный, напомаженный, в костюме и с галстуком. А вторая – красивая и рыжая, с зелёными, как трава, глазами. Молодые совсем, едва за двадцать, наверное. Хотя, кто их разберёт, ангелов… чертей?
− Тебе очень повезло, ... Очнёшься в больнице, поправишься и будешь жить. Все будет хорошо. Ты сам, лично должен принять решение, понимаешь?
− Какое решение? – Донни закашлялся, голос плохо его слушался.
− Решение жить.
− Что же тут решать, я… − он замолчал и задумался, ...
− Ага, не все так просто. ... Стоит ли дальше влачить своё жалкое существование?
... вопрос этот все время крутится в его голове: что дальше? ... закончить школу, пойти на завод, жениться. Завести детей и тихо коротать век в этом городке, нажираясь по субботам в хлам. ... И вообще, стоит только подумать о заводе, обо всей этой жизни здесь, в душе поднимается такая тоска, что хоть иди и проси у Томаса травку. Или вот под грузовик кидайся...
– ... Не слушай его, мальчик. Думай своей головой. Сейчас у тебя сложный период, он пройдёт. Ты станешь старше, сильнее. Звездой, между прочим. Толпы фанатов, сотни влюблённых в тебя девчонок – разве это не замечательное будущее? Разве стоит отказаться от такого? Ты хороший человек, и твои работы принесут много радости людям .. зрители будут приходить в кино на фильмы с твоим участием.
Если уж и быть актёром… хотя это странно для парня из рабочей семьи… если уж и быть, то настоящим. Играть что-то такое… чтобы люди задумывались, чтобы замирали от удивления.
Апрель выслушала спокойно, поправила на плече сумку с этюдным ящиком и ответила:
- Да, Всенощная. Именно этого я и хотела.
- Значит у тебя всё будет хорошо.
И Апрель отправилась к морю, собирать ракушки.
...а затем у неё на глазах летучие мыши слились в единый клубок из трепещущих крыльев, в чёрную точку, которая замерла среди свинцовых туч.
И раскрылась во что-то другое, громадное и жуткое. Два кожистых крыла, увенчанных когтистыми пальцами, длинный хвост, — вот что успела разглядеть Апрель, прежде чем тварь начала расти там, в небе, накрывая тенью весь город до горизонта. Дождь стал беззвучным, мир провалился во мрак — и из самого сердца мрака вдруг зазвучала песня, прекраснее которой Апрель не слышала.
Бой с Мантикором
Если видишь зло, не стой столбом. Сделай хоть что-то. Неважно, что. Неважно, насколько это безумно и каков шанс на победу – действуй. Жалеть и дрожать от страха будешь потом. Она помнила, чему учил отец.
Мужчина вскинул красные брови.
— Дуэль? – уточнил он. – Как мило. Но ты даже не вооружена.
Феб молча вытащила из чехла свой нож. Сказать по правде, он куда больше пригодился бы на кухне, чем в драке. Здравый смысл кричал, что эту дуэль ей не выиграть, но это было неважно. Она была дочерью сэра Фила, который никогда не бежал от боя. Да, один раз он заплатил за это жизнью… после того, как сотню раз победил. Феб очень хотелось, чтобы сэр Эверард был прав о том, что она пошла в отца.
Теперь незнакомец смотрел на неё иначе - как будто узнал.
— Ах, — сказал он, — постой, так ты – дочь сэра Фила? Славно. Помню такого. У него был хороший вкус… то есть, я имею в виду, на вкус он был хорош. Хотя, впрочем, знаешь, признаюсь, я пробовал и слуг, и господ, но так толком и не научился отличать одних от других…
Он резко замолчал и удивлённо уставился на латную перчатку, с грохотом прилетевшую ему под ноги.
Феб казалось, что ненависть сейчас польётся из неё через край, затопит зал, наполнит ров там, под стеной. Она ненавидела так сильно, что даже перестала бояться.
Если видишь зло, не стой столбом. Сделай хоть что-то. Неважно, что. Неважно, насколько это безумно и каков шанс на победу – действуй. Жалеть и дрожать от страха будешь потом. Она помнила, чему учил отец.
Мужчина вскинул красные брови.
— Дуэль? – уточнил он. – Как мило. Но ты даже не вооружена.
С этими словами Керкира прильнула к Авлу и коснулась губами его щеки. Все возникшие было возражения тут же притихли, а сам он порывисто обнял женщину. Этого человека, привыкшего обладать, таким можно было увидеть только с ней.
иллюстрация (может рассматриваться как суперобложка) представляет собой композицию портретов героини, Нерона, символики государственной власти, религии , противопоставляя Душу (голубь) Силе (капитолийская волчица)
Простая внешность и одежда не помеха истинному менестрелю.
Возможно, перед нами новый Дитмар фон Айст
Иллюстрация пытается охватить сюжет рассказа целиком, согласно которому главный герой, средневековый менестрель, совершает путешествия во времени при помощи волшебной лютни и имеет возможность увидеть миры разных эпох глазами успешного артиста для своего времени.
— Всё моё имущество: эта лютня, конь и отцовский меч!» — «А харя? — звеня бубенцами, издевался шут, указывая пальцем. — С такой мордой не петь, а навоз перекидывать!» — «Играйте, — взмахнула шёлковым платочком герцогиня Изабелла, а затем погрозила карлику. — Мессир Вальтер, не встревайте! Простая внешность и одежда не помеха истинному менестрелю. Возможно, перед нами новый Дитмар фон Айст». — «Как прикажете, Ваше сиятельство! — ухмыльнулся шут. — Ну-с, послушаем менестреля из хлева».
Это была пара людей. Пара влюбленных… Они сидели вплотную друг к другу, будто не желая расставаться ни на мгновение, и держались за руки. На их лицах читались спокойствие, безмятежность и умиротворение.
Кем бы ни был скульптор – он, без сомнений, был весьма талантлив. Люди древней цивилизации казались живыми. Словно вот-вот кто-нибудь из них шевельнется, сойдет с каменного пьедестала и спустится вниз.
– Хватит, — раздался спокойный голос, и Марта вздрогнула, роняя рассыпающуюся пеплом бумагу. – Твоя латынь ужасна, женщина! Избавь меня от этой речи!
"Сошлись по осени в Совином лесу три девушки"
Девушек зовут Энни, Милдред и Розмари Рок.
Но при этом Розмари Рок, та что в красной шапочке, только притворяется живой девушкой. На самом деле это дух местного болота, который при жизни был мальчишкой.
В работе мне хотелось подчеркнуть, что это именно переодетый мальчишка.
Кроме того, мне хотелось придать всему рисунку некоторую как бы витражность, так как одна из девушек дочь священника, да и разговор все время крутится вокруг церкви.
Энни и Милдред еще живы, и им даже светит солнце, но волосы Розмари, а на самом деле болотный туман, уже начинают опутывать их.
На рисунке так же изображены и лес, и река.
Иллюстрация и к отдельному эпизоду, и ко всему рассказу в целом.
Из темного провала на поверхность поднималось четверо дрожащих фигур. Грязные и худые - они поддерживали друг друга и шаг за шагом упорно двигались к свету. Наконец появившись на скальном пяточке, они жадно глотали свежий ночной воздух, подставляя алеющему на горизонте рассвету свои бледные изможденные лица.
Недвижимым, точно бронзовая статуя, Олаф безмолвно слушал страстные шептания искусителя.
С тонким мастерством тот чувствовал сомнения и неуверенность в душе своей жертвы. И тем жарче становились его неслышные никому, кроме Олафа, увещевания.
- Я хочу увидеть огонь праведной ярости в твоих глазах! Когда же поймёшь ты, что нет ни малейшего смысла в твоих жалких трепыханиях. Возвысься! Сбрось оковы раба и воздай нахлебникам за жизнь в узде. Я могу этому научить. Посмотри, насколько больше ты получишь, сменив кайло на меч. Открой эту давно известную всем, кроме тебя истину и выйди из пещеры не дающим, но берущим.
Она только печально улыбнулась ему и испуганно и шмыгнула носом. А потом смычок коснулся струн.
Май,наставив пистолет на Юльку,приказывает сыграть ему что-нибудь на скрипке
Очнулся колдун, вздрогнул, посмотрел на лучину — двух минут не дремал. Кошка как сидела в углу, так и сидит — белое пятно в затопившей комнату ночной мгле светлеет. Стянул с руки браслет-оберег, сжал в кулаке, острые грани в ладонь впились.
— Отпусти, колдун, — девчонка оскалилась. — Думаешь, выслужишься? Вернуть потерянное сможешь? Прошлое оживить не получится!..
Впереди чароплет, две седмицы его не видать было, — мрачный, губы поджаты, зенки впавшие омутами темнеют. А за ним малышка лет четырех отроду. Личико чистенькое, свежее, кудри золотые, глазищи васильковые в землю скромно потупила — ни дать ни взять светлый дух с небес на землю грешную спустился.
«Через пару минут в дверь постучали. На пороге стоял Бели – мальчишка, живший по соседству. К груди он прижимал плюшевую игрушку.
– Ниньян, кот опять сломался, – пожаловался он – звонко, на весь подъезд. – Почини!»
Рядом крутились кошки – и живые Мау с Авой, и игрушечный, сшитый буквально вчера кот, в котором заклинание еще не иссякло.. " "Через несколько минут Ниньян вернулась в комнату, посмотрела на убранных в коробку котов – и поняла, что нужно вернуть их на полки. Улыбка мальчика – это ведь тоже волшебство?..» (Я нарисовала главную героиню и ее котов. Фон в виде текста- это заклинания, с помощью которых, она делала своих котиков)
Изображен самый таинственный персонаж рассказа - Грон, в двух своих "обличиях": когда он "молодой, привлекательный, с тонкими чертами лица и светлыми волосами", и в образе О'Делани- уже "обрюзгшего мужчины, носатого, седого, с пышными бакенбардами и внимательными карими глазами", с "изящной деревянной тростью". И в центре композиции - синий магический браслет. Город покрыт иллюзиями, хотя кое-где просматриваются старые стены домов. Зима, идёт снег.
На иллюстрации изображен фрагмент рабочей обстановки в комнате главной героини Ниньян. На руках у нее регистрационный белый браслет мага, что свидетельствует о том, что ее магические заклинания очень слабы. На столе разложены выкройки, записи и наброски. Не смотря на то, что ее магия действует недолго и коты «оживают» на несколько дней, она не теряет надежду и продолжает работать.
Ниньян работает над загатовками для Грона,рядом её живые кошки Мау с Авой.
И вдруг Феликс замер: по-настоящему опасная вещь невинно лежала на витрине среди прочих канцтоваров -- нож для разрезания бумаги
...Морской змей терпеливо ждал, когда она зайдет в воду, чтобы притворившись течением, немедленно унести ее подальше от берега. Она бесстрашно купалась даже в шторм. Совершала дальние заплывы. А он всегда был рядом, чтобы оберечь и защитить, и покачать на своей широкой груди. И тогда она засыпала, лежа на волнах, а он хранил ее покой, повторяя слова какой-то странной их песни...
Все вокруг кишело цветными змеями, поэтому я ступала очень осторожно. Наконец, я добралась до холма, точнее, огромнейшей кучи камней, битого стекла и цементных глыб. Здесь я опустилась на колени и воззвала к духу фабрики, прося его прийти. Он явился, угловатый, дырявый, просвечивающийся в лунном свете, с самое большое дерево высотой. Сделан он был из кусков старого металла, и на плечах своих имел череп слона.
Богиня проглотила меня, и толпа счастливо взвыла. Нутро «матери» было тёплым, податливым, почти живым, но я слышала, как в глубине вздувшегося брюха скрипят механизмы, щёлкают электрические искры, как болтают о своих проблемах и радостях послушники-инженеры.
Я сижу на деревянном стуле, руки прикованы к спинке, наручники давят на запястья, ладони липкие от крови.
«Хмель от разбавленной водки выветрился из меня ещё во время драки, но голова до сих пор мутная, как вода в луже под сапогами. Дождь продолжает лупить по прохудившимся крышам домов, икона на фонаре следит за парочкой на автобусной остановке. Смотрю на фонарный столб, хочу опереться на него и отдохнуть, но тут же сторонюсь этой идеи, остановиться – это почти присесть, присесть значит пустить слюни по поводу своей никчёмности.
Щемит грудь, начинается неконтролируемое погружение в эмоции, становится сложно отличать мысли от голосов в голове.
Вот уже мотоцикл со стоянки моргает мне фарой и как бы спрашивает: «Ты зачем моего хозяина избил? Как же мы с ним теперь ездить будем? Ах да, что тебе терять, ты же уже одной ногой в крипте».
За ним врывается целый хор.
Плач детей той угрюмой тётки, хруст сломанных костылей, протяжный вой жены лысого мужика над больничной койкой, начальник, делающий выговор Лине, щелчки затворов расстрельной бригады, крики боли, канонады выстрелов, мольбы о пощаде и мой смех.
Я срываюсь с места. Пытаюсь сбежать или спешу домой за призрачным шансом на спасение, не знаю.
«А нужно тебе это спасение? Может…того?»
Средний и указательный палец имитируют ствол пистолета и сами собой прижимаются к виску.»
Короткий крик.
Тьма.
Красный свет голограммы понемногу затухает. Толпа наверху покидает церковь. Слышу смех, меня зовут сослуживцы, голова раскалывается. В мозгу вихрь мыслей, но все они вертятся вокруг лежащего на полу револьвера.
– Да! Да! – твердят голоса. – Жми на курок!
Боком ползу к дымящемуся трупу Старика. Плечо и колено ноют с удвоенной силой.
Смех.
Проверяю барабан – три патрона.
Подношу ствол к виску.
Смех.
Стоны.
– Да! – орут голоса.
В куртке старика звонит телефон.
Неизвестный номер.
– М-м-м… Привет…
Писк.
Черноух двинулся на север и вскоре вышел на поляну, залитую закатным солнцем. Зловещий Тур с хозяйским видом расположился у куста боярышника и безмятежно обгладывал ягоды.
Праведный гнев вскипел в груди енота при виде врага. Он разжевал гриб наспидах, и смело двинулся к возвышающемуся над ним зверю.
– За Социализм! – воскликнул Черноух, и сорвался с места. Трава и кусты по краям поля зрения слились в размытые зелёные полосы.
Подскочив к злодею, он зажал клинок в зубах и полез вверх, ловко цепляясь за шерсть.
Тур завертелся на месте, пытаясь стряхнуть енота, во все стороны полетели комья земли, вывороченной мощными копытами. Дважды Черноух едва не сорвался, но сумел удержаться.
Главные герои - совы Чароит и Селенит. А также схватка между летучими мышами и совами
...Между прочим, совы крадут Луну, — назидательно произнёс старик. — Каждую ночь. Нет, каждое утро. Они не в силах расстаться с королевой сов – Луной, потому уводят её подальше, в самый укромный, тёмный уголок. Совиная свита весь день охраняет королеву, ревностно оберегая её державный сон...
Однажды, когда Луна была особенно одинока, тени звёзд ожили и обрели форму. Форма заимела крылья. И из теней вышли совы. Первые птицы из птиц. Они стали надёжными стражами и вернейшими слугами небесной владычицы ночи.
Самая тёмная из сов стала их княжной, наречённая Чароит – чёрная сова, черней которой была только ночь. А самая светлая сова, чьё белоснежное оперение могло тягаться с белизной месяца, получила в дар от Луны имя Селенит. И в судьбу ей определено было служить княжне и быть ей верной советчицей и единственным другом.
"Полчища летучих мышей наводнили лесные окрестности, наводя ужас на жителей леса. Верные Селенит воины отважно встретили враждебных чужаков, и немало пало их в схватке с неприятелем. Выстояла совиная стража, уцелела и Селенит, но как же горько ей было после сражения слушать проклятия собратьев, постыдно покинувших небесную битву и невозмутимо отсиживавшихся до самого исхода сражения в ветвях деревьев. Не желали они более видеть среди себя белую сову, не хотели подчиняться ей, считая себя лучше и достойнее. В слезах и горечью в сердце покинула Селенит с горсткой преданных ей сов любимый лес, обретя новый дом в далёких и снежных, как её оперенье землях.
Вернулась Чароит, но не застала любимой подруги в родном лесу. Узнала княжна о сражении и об изгнании верной советчицы и впервые в жизни прогневалась на свой неразумный народ.
— О, госпожа моя! О, владычица ночи! – воззвала Чароит к Луне. – Нет у меня более верных подданных – зависть забрала их верность. Нет у меня более любящего народа – злоба и высокомерие отняли их любовь. Не хочу быть больше княжной тем, кто отвернулся от меня и отнял у меня самое дорогое – дружбу и веру. Забери назад свою волю и повели совам им дальнейшую судьбу".
В слезах и горечью в сердце покинула Селенит с горсткой преданных ей сов любимый лес, обретя новый дом в далеких и снежных, как ее оперения землях.
Они не в силах расстаться с королевой сов – Луной…
— Однажды, когда Луна была особенно одинока, тени звёзд ожили и обрели форму. Форма заимела крылья. И из теней вышли совы. Первые птицы из птиц. Они стали надёжными стражами и вернейшими слугами небесной владычицы ночи.
Самая тёмная из сов стала их княжной, наречённая Чароит – чёрная сова, черней которой была только ночь. А самая светлая сова, чьё белоснежное оперение могло тягаться с белизной месяца, получила в дар от Луны имя Селенит. И в судьбу ей определено было служить княжне и быть ей верной советчицей и единственным другом
Покинула Чароит свой дом в стволе старейшего из всех деревьев Терриуса – дуба-великана – и отправилась в странствие по землям, вразумлять добрым словом совиный народ. Селенит же осталась наместницей, исполняя волю княжны.
Этим и воспользовался Щуур. Одной безлунной ночью, когда тоска по небесной владычице особенно сильно сковала сердца совиного народца, мышиный княжич наслал своё войско в лес, где стоял дуб-великан, с наказом уничтожить белую сову.
Полчища летучих мышей наводнили лесные окрестности, наводя ужас на жителей леса. Верные Селенит воины отважно встретили враждебных чужаков, и немало пало их в схватке с неприятелем. Выстояла совиная стража, уцелела и Селенит, но как же горько ей было после сражения слушать проклятия собратьев, постыдно покинувших небесную битву и невозмутимо отсиживавшихся до самого исхода сражения в ветвях деревьев. Не желали они более видеть среди себя белую сову, не хотели подчиняться ей, считая себя лучше и достойнее. В слезах и горечью в сердце покинула Селенит с горсткой преданных ей сов любимый лес, обретя новый дом в далёких и снежных, как её оперенье землях...
Однажды, когда Луна была особенно одинока, тени звёзд ожили и обрели форму. Форма заимела крылья. И из теней вышли совы. Первые птицы из птиц. Они стали надёжными стражами и вернейшими слугами небесной владычицы ночи.
Самая тёмная из сов стала их княжной, наречённая Чароит – чёрная сова, черней которой была только ночь. А самая светлая сова, чьё белоснежное оперение могло тягаться с белизной месяца, получила в дар от Луны имя Селенит
Портрет ведьмы "через замочную скважину"
– Вот же ты глупая! – рассмеялась колдунья. – Стала бы ты сама, к примеру, тарелки просто так бить, подушки рвать или стены грязью мазать? Так что не беспокойся. Будешь и жива, и здорова, и облик человеческий сохранишь… А теперь, милые дамы, прошу к столу.
Тут подала голос скромно молчавшая в углу старушка-рабыня.
– Мне бы, госпожа, просто яблочка. Кусочек. Маленький.
– У тебя завтра с утра срок выходит? Вот утром и возьмёшь. На дорожку.
Разглядывая себя перед сном в чудесное зеркало, Илайна видела, что она – не иначе, как от такой жизни – расцветает на глазах. Волосы стали только гуще, подросла грудь, постройнели ноги. Чище и белее сделалась кожа, приобрели жемчужный блеск зубы, похорошели ногти. Исчезла даже ненавистная родинка на виске.
...хозяйка оказалась стройной белокурой красавицей, которая встретила девушку, словно самую дорогую гостью. Приложив к её ошейнику перстенёк, появившийся из пергамента после поставленной ею подписи, колдунья отомкнула его и надела на шею новой рабыни тонкое ожерелье.
– Я решила, что классический ошейник уже не эстетичен, хоть из золота его делай и украшай алмазами. А так и тебе комфортней, и моим вкусам ближе. Платья тебе я подберу. И домашние, и праздничные, и даже бальные, если потребуется...когда у тебя над кроватью ворон мёртвый трижды прокаркает – сразу ко мне поспешай…
Тётушка Алла была у себя. Стоя возле кадки с яблоней она любовно поглаживала золотистые плоды тонкими девичьими пальцами. По обнажённым плечам водопадом струились чёрные как смоль волосы.
– Доброе утро, бабуля, – повернувшись, произнесла тётушка Алла своим прежним голосом.
И посмотрела на рабыню глазами Илайны.
– Вы же обещали, что… не навредите мне, – из-под дряблых век потекли слёзы.
– А разве я кому-то навредила? – небрежным тоном отозвалась хозяйка лесного домика. – Или ты собиралась быть молодой вечно? Так для этого вот такое яблочки нужно кушать. Я корни деревца целый год кровью своей чародейской пою. А потом продаю урожай тем, кто в состоянии заплатить. С того и живу. Потому что сорвать их с ветки могу лишь я.
... хозяйка оказалась стройной белокурой красавицей, которая встретила девушку, словно самую дорогую гостью.
– Что вы все привязались к моим стишкам? Хочешь знать, кому я их читаю?
– Ну?
– Драконам.
– Совсем спятил. Каким драконам?
– Они живут здесь. Просто их никто не видит. Но я знаю, что они слышат меня.
Изольда покачала головой.
– Какой же ты ещё ребенок, Рэнди. Веришь во все эти сказки…
– Это не сказки, – медленно произнёс Рэндал, широко раскрыв глаза. – Я видел их. Однажды ночью, они кружились в чудном танце над рекой, и в лунном свете ярко сверкали их разноцветные силуэты.
Медленно взмахивая крыльями, над рекой воспаряла устрашающего вида чешуйчатая тварь – сошедший со страниц древних легенд дракон. Сиреневая чешуя сверкала в лунном свете, хищно разинутую пасть усеивали два ряда острых зубов, а в прищуренных змеиных глазах пылало пламя. Передние лапы угрожающе ощетинились кривыми когтями, а задними существо бережно сжимало бесчувственного Рэндала.
...когда надежда отступала, на помощь приходили сны. Прекрасные, невиданные места являлись ему: чудесные замки с высокими белоснежными башнями, синее море с дивными кораблями, лесные просторы и благоухающие цветами степи. И ещё кое-что открывалось ему, но не смел он об этом говорить никому, ибо сам не ведал, истину ли видит перед собой или же очередной сон наяву. Он видел стройные фигурки с крыльями, танцующие в солнечном свете, слышал обрывки непонятной речи, ощущал странные запахи; и невиданное ликование охватывало всё его существо, хотелось петь и кричать от радости.
... Он быстро оделся и умылся. Подошёл к мольберту и посмотрел на незаконченный рисунок. Торопливыми мазками были наброшены очертания изящной белой башни, стоявшей на берегу моря. Она снова привиделась во сне, и теперь он мог представить её более четко. Вот в этом месте нужно подправить. А вот здесь – правильно. Юноша взялся за кисть, стремясь запечатлеть как можно больше, пока образ не потускнел в памяти.
За работой прошли незаметно два часа. Художник отошёл от холста и удовлетворённо покивал. Конечно, картина не завершена. Но башня обязательно приснится вновь, и так будет до тех пор, пока он не закончит. Наоборот, Рэндал бы удивился, если бы чудесные сны перестали приходить. Они являлись всегда, сколько он себя помнил, и юноша никогда не считал их чем-то особенным. Скорее, они были неотъемлемой частью жизни....
Руки медленно и очень осторожно раздвинули стебли. На земле лежал, сверкая и переливаясь, великолепный драгоценный камень глубокого синего цвета размером с крупную горошину. Рэндал осторожно взял его двумя пальцами, опасаясь, что видение тут же растает в воздухе.
Но камень был настоящим. А значит, сон оказался явью. Жители холмов были здесь, и один из них уронил камень. Должно быть, камешек выпал из кармана Носача. А ведь тогда… Рэндал даже задохнулся от восторга. «Значит, всё остальное – тоже реально».
Герой рассказа - юный художник Рэндал, у которого есть чудесный ключ от волшебного мира. Художник верит в существование этого мира, рисует его, однако окружающие считают его чудаком. Последняя его картина – белая башня на закате, на берегу моря. В конце рассказа за Рэндалом прилетает дракон и уносит его в другой мир.
Джонни Рэйвэн "Сидхэ́ " Лоссаис стоял на вершине башни. В руках он держал прекрасный лук из черного дерева, сухожилий и роговых пластин – великолепное оружие для великолепного стрелка. Над головой сияла бледная царица ночи. Внизу на площади замерла огромная толпа. Сегодня в Лунном Дворце собралась вся знать лесов Мэль’ваари – представители Чёрных и Серых домов. Они стояли ровными рядами, тёмными и одноликими изваяниями, молча взирая на совет старейшин и приближённых будущего короля.
Но девочку что-то отвлекло: на женщине был такой же газовый платок, но только черный с золотыми нитями. Выглядела она нарядно, но на самом деле была одета во все только черное: черная бисерная сумочка, переливчатое платье из черной парчи, лакированные черные туфли лодочки. И улыбка у нее вовсе не добрая, а коварная! Теперь все ясно! Ведьма! Соперница! Попалась!
Девочки плотней задернули шторы и, подсвечивая себе фонариком, принялись разбирать книги. Удача! Первая же оказалась целиком черной. И даже обрез каким-то красновато-каричневым. Кровь?
Они открыли книгу наугад, и Васса прочитала: « Госпожа Труда, а правда что вы ведьма? — спросила девушка.
Госпожа Труда тотчас же превратила ее в полено, бросила в камин и размешала».
Склонившаяся фигурка танцовщицы казалась детской, почти игрушечной. Её кожа была мягкая как воск, белая как лёд. Филдрэт затаил дыхание, боясь вспугнуть куклу, словно дикого зверька. Но валяться было неловко.
Кукла крепко сжимала нож. ... Тело мутанта, лишённое большей части внутренностей, напоминало целлофановый пакет. Адель обернулась в бесформенную массу оболочки, как в скафандр, и направилась к выходу.
... Толпы зрителей уже хлынули из шатра. Адель слилась с потоком.
— Ну-у, н-не с-скажите… — заикаясь, протянул тощий старик слева. От него нестерпимо разило мускусом. Голову старика украшал алый тюрбан, кажущийся диковинным даже в театральном шатре. Тонкая шея едва удерживала вес головного убора. Иссохший, как старый кокос, череп старика трясся, придавая сходство с игрушечным болванчиком. — Я з-здесь уже т-третий раз. И в-весьма, весьма в-впечатлён.
Тело мутанта, лишённое большей части внутренностей, напоминало целлофановый пакет. Адель обернулась в бесформенную массу оболочки, как в скафандр, и направилась к выходу.
— Небо… Покажи мне небо, Филдрэт, — проронила Адель, оставляя позади кровавый след.
Тихая мелодия качнула подкупольный мир, и точёный стан взвился в волшебном танце. Волосы танцовщицы всколыхнулись серебристым шлейфом. Филдрэт невольно замер, как замирает путешественник, ненароком увидевший белую чайку посреди свирепствующей бури. Хрупкая и ранимая, она билась в клетке шатра, готовая разбиться, поломать крылья, но вырваться на свободу. Сердце Филдрэта сжалось. Ему захотелось протянуть к белой птице руки, скрыть её в ладонях, прижать, уберечь.
В этот момент исчезло всё. Исчезли зрители, шатёр, все куклы. Был только лик, озарённый танцем, и чернильные глаза, зовущие утонуть в их глубине.
И Филдрэт тонул. Там, на дне, он задыхался и умирал. А потом вынырнул позади неба.
У ног танцовщицы разлились зелёные луга, вересковый ветер рождал в груди сладость, расправляя лёгкие. Филдрэт снова дышал. Там, в мире танцовщицы. Тонкие кисти взмывали вверх, длинные волосы падали на плечи и бёдра, разбиваясь волнами, — и Филдрэт понял, что до сих пор не видел ничего прекраснее.
анцовщицу звали Адель. Филдрэт приходил к ней каждый вечер. Пробирался в каморку с сундуками и прятался. Вся жизнь Фила свелась к ожиданию нескольких часов открытой крышки сундука. Потом они говорили. Мутант и кукла. Филдрэт рассказывал о мире снаружи, и тот наполнялся смыслами для него самого. Он говорил о небе и звёздах, о городской суете и детстве. Вспоминал, как подолгу сидел на берегу залива и наблюдал за течением мутных вод. Иногда они просто молчали. Адель не сводила с Филдрэта глаз, а он удивлялся, что не противен ей, такой прекрасной и неземной. Рядом с ней Фил чувствовал себя уродом. Выродком, которому повезло созерцать совершенство
В этот момент исчезло всё. Исчезли зрители, шатёр, все куклы. Был только лик, озарённый танцем, и чернильные глаза, зовущие утонуть в их глубине.
Слева от Еарха простирался серый дым. Тот самый, что покрывал небо каждый день. Только сейчас молодой человек смотрел на него сверху вниз, и сквозь густую поволоку нельзя было что-либо рассмотреть. Выше нее сияли звезды, хоть время было ближе к полудню, вокруг них было только сплошное черное звездное небо. Далеко слева висел желтый сияющий шар, а под ним расступилась ненамного серая дымка.
Пылающий шар медленно двигался, а за ним тянулся дым, закрывая те бреши, что только что были согреты и освещены.
Справа от башни не была ни дыма, ни солнца. Одна сплошная ночь. Земля была покрыта снегом, несмотря на то, что уже пришла весна. Все по ту сторону казалось спящим и замерзшим. Тишина, идущая оттуда пугала не меньше, чем огненный шар слева.
А позади него, далеко-далеко позади, горело светило, похожее на то, что висело слева, но было оно во много раз больше. А еще там стояло множество башен, подобных этим, и все они были озарены солнечным светом.
«На его лбу проступала татуировка: черная окружность с тремя черными кругами, нанизанными на нее один за одним. Знак солнцемера.»
«Не успел Еарх ступить на порог, как небо посерело, поблекло, будто покрытое густым дымом. Солнцемер забрал солнце. Весь окружающий мир сразу преобразился, стал хмурым и неприветливым, и, учитывая то, что ярким у них выдался целый месяц, то звезда не покажется на небосводе как минимум полгода.»
На его лбу проступала татуировка: черная окружность с тремя черными кругами, нанизанными на нее один за одним. Знак солнцемера... Пришелец обошел все грядки, все посадки, заглянул чуть ли не во все строения, а после что-то записал в красивый кожаный блокнот
Придя в себя, Крашер обнаружил, что лежит на полу. Голем стоял по стойке смирно, не выказывая, каких либо действий. «Ублюдок» находился у варвара в руке, точнее то, что от него осталось – гарда и часть обломанного клинка. Превозмогая боль, Крашер ползком обогнул истукана. Дэрморон по-прежнему сидел в кресле, но теперь он был скорее мёртв, чем жив. Обломок меча торчал у него из шеи
Мрачный жнец медленно направился к барной стойке, взгляды присутствующих внимательно провожали темную фигуру. За стойкой никого не было.
—Эй, бармен, где ты?
—Приветствую, — с пола поднялся молодой человек в клетчатой рубашке и широко улыбнулся. Увидев смерть, он совсем не испугался, а скорее наоборот: улыбка стала еще шире. Наверное, это был единственный бармен в городе, готовый обслужить мрачного жнеца. И единственный человек, с которым можно было нормально поговорить.
—И ты от меня прячешься? — притворно возмутилась Смерть.
—Ой, а от тебя разве спрячешься! Как придешь, так и все.
—Ох, не напоминай.
Смерть устало села за высокий стул. Вся ее поза, помятый и понурый капюшон говорили о том, что у мрачной властительницы жизней день не задался.
Смерть устало села за высокий стул. Вся ее поза, помятый и понурый капюшон говорили о том, что у мрачной властительницы жизней день не задался.
—Проблемы на работе? – бармен перестал улыбаться и моментально принял участливый вид.
—Угу.
—Как обычно?
—Как обычно.
Молодой человек поставил перед понурой фигурой бутылку и наполнил ее содержимым пять стопок. Смерть тут же опрокинула внутрь капюшона три подряд. Она откинулась на стуле, а бармену только и оставалось представлять, как она блаженно улыбается под своей непроницаемой мантией. Сколько он не пытался разглядеть руки или лицо, видел только непроглядную тьму. От смерти всегда разило холодом, как будто где-то рядом работает кондиционер на полную катушку, но бармена это ничуть не смущало.
Смерть должна приходить на акт умерщвления живущего в чистой и выглаженной мантии, соответствующей ее рангу......При себе необходимо иметь..... парадную косу..... золотую или серебряную на выбор....В четверг утром Смерть встретилась с наблюдателем – Багровой Смертью......Смерти нужно всего лишь добраться до Книги Судеб и вписать имя бармена и новую дату смерти, например через 60 лет, а не сегодня..... в рукаве остался лишь небольшой клочок с датой смерти через 60 лет.
В субботу днем в кафе было совсем немного народу, играла легкая музыка. За одним из столиков сидел молодой человек. Он то и дело смотрел на часы. Двери кафе растворились, и в помещении появилась фигура в темной мантии. Посетители уже хотели поднять шум, но дружно выдохнули: поверх черного капюшона была надета яркая бейсболка с логотипом курьерской службы.
Смерть огляделась и подсела к суетному парню.
<...>
-А ты как?
-Нормально, теперь нормально. Всего пара месяцев у психолога и я как огурчик. Вот кстати, приглашение тебе.
Смерть аккуратно взяла протянутую открытку с приглашение на свадьбу.
-Мы посоветовались и решили, что хотим тебя на свадьбе видеть. Тем более если бы не ты, никакой свадьбы не было.
Смерть должна приходить на акт умерщвления живущего в чистой и выглаженной мантии, соответствующей ее рангу. При себе необходимо иметь все необходимые для подписания документы, удостоверения личности, а так же парадную косу, золотую или серебряную на выбор.
Дверь бара открылась и на пороге появилась смерть
Лампочка выпала из плафона и висела на двух проводах, освещая круг под собой и качаясь на сквозняке, ворвавшемся через распахнутую дверь. Желтый круг то отдалял, то приближал свою грань, словно морской прибой. На другой стороне фотонного моря застыл человек, скрытый мраком. Пляшущие тени и мерцающий свет искажали размеры, но поза, в которой он стоял, сразу выдавала его. Перед нами стоял ребёнок, напуганный мальчик лет десяти.
— Красивая у тебя хозяйка, — замечает Рекс. – Прямо как принцесса какая-то. ...
– Хочешь погулять со мной?
— Разве отпустят?
— А мы и спрашивать не будем, — Рекс отталкивается от пола, взмахивает лапами и вылетает в окно. Я – за ней. ...
— Вот негодники! – сердится Вика.
— Ничего, вернутся, — успокаивает ее Никита. – Зато, смотри, какая хорошая парочка. Я же говорил, что они подружатся!
Мы делаем круг над двором, потом взлетаем все выше и выше. На чешуйках прекрасной Рекс отражается солнце.
— А сама Вика не годится в принцессы? – вдруг спрашивает Джек.
Я возмущенно вскакиваю.
— Что?! Вот эта белобрысая курносая девица с длинными руками?
*****
Говорят, она лучшая волейболистка в школе, в чем я нисколько не сомневаюсь. Тапки Вика подает мастерски и с самых дальних позиций.
— Не годится.
*****
— Ого, это ты мне? Вот не знала, что ты интересуешься одеждой! Постой-ка, ты ведь затем и прожгла юбку, чтоб я купила тебе такую, да? Ах, ты модница! – она восторженно смеется. – Ну, конечно! Как я сразу не догадалась – ты же дракониха, все равно, что девчонка.
Внутренняя книжная иллюстрация к рассказу "Хы-хы, или укрощение Селедкиной"
Цитата:
— Жуля! Жуля, ко мне!
Не хочется вылезать из-под дивана. Здесь темно и прохладно. Это пещера, говорю я себе. Сумрак, влажные камни и сталактиты на потолке.
— Жуля!
Ну, ладно. Вылезаю из мглы дивана на божий свет. Что угодно, юное создание?
— Пойдем гулять, — говорит Вика Селедкина и застегивает на мне поводок...
Когда возвращаемся назад, я замечаю, что между березами и соснами мелькает фигурка принцессы в сиреневом пальто. Гладкие светлые волосы блестят, как чешуя. Губы красные, как кровь битвы. Мы подходим к ней ближе. Еще ближе. Совсем близко. Я не удерживаюсь и ставлю когтистые лапы ей на грудь. Прекрасная!
— Аааааа! Слезь с меня!
Это орет принцесса. Ну, зачем так орать? Принцессам полагается от страха лишаться чувств, разве не так? Тогда я, если б не поводок, мог взвалить ее на спину и воспарить к небесам. В крайнем случае, эта девица могла бы меланхолично взвизгнуть.
Все равно ей до принцессы как до Гималайской вершины. Она грубая и все время шипит, как кипяток. Еще и дерется. Если честно, то Вика больше напоминает мне дракона, а не принцессу.
- А ты ее… это самое…
- Съешь? – мрачно шучу я.
- Не, перевоспитай. Драконы ж не людоеды какие, а вполне интеллектуальные создания.
- Проще съесть.
- Да я серьезно! Сам подумай, у тебя в твоей собственной пещере номер восемьдесят девять будет своя личная принцесса.
- Я никогда не смогу ее перевоспитать...
Он стоит на склоне холма. Сзади трое. Три пары глаз смотрят на него с ненавистью, злобой или равнодушием. Три ствола нацелены в спину.
Ритмичный стук раздавался впереди. Траппер остановился, вслушиваясь. Стук приближался. Итан приник спиной к стволу, слившись с тенью. Достав из кобуры воронёный револьвер, он взвёл курок, положил ствол на сгиб локтя второй руки и замер. С ружьём охотиться удобнее, но Итан хотел не только добыть себе ужин, но и потренировать стрельбу из револьвера.
Вскоре кусты невдалеке раздвинулись, и показался зверь размером с собаку. Тело слепыша покрывала короткая бурая шерсть, узкую голову с крепким клювом венчал небольшой костяной гребень. Зверь повертел головой и направился к ближайшему стволу. Он прислушался, наклоняя голову вправо и влево, а затем стал долбить кору. Слух у слепышей отличный, но зрение паршивое, за что и получили своё прозвище.
Женщина в Белом истаяла облачком пара.
Женщина в Красном растеклась кровавой лужей.
Обступившие их люди один за другим снимали маски, а Бажен всё озирался, тщетно пытаясь уйти от безликих образов, что наседали на него.
- Хельга из Хафенберга
Её сны мертвы. И вряд ли когда-нибудь оживут.
Хельга сняла дублет, оставшись в одной нижней рубахе и штанах. Ночь уже остывала, но для северянки и осенью здесь было довольно тепло.
Княжич по-прежнему бездумно глядел перед собой. Хельга с силой провела ладонью по его лбу, размазывая колдовской сигил. Бажен вздрогнул, на миг сбрасывая пелену с глаз, но мгновением спустя вновь опустил голову и замер.
Поколебавшись, она выбрала — княжич так и замер, когда из мостовой, разрывая камни, потянулись кверху белые дома. Солнце распалось на мириады звёзд, небо враз почернело, облака морской водой рухнули в прорезавшиеся меж домами каналы. Откуда-то потянуло свежим бризом, донёсся чей-то весёлый смех, один за другим зажигались уличные фонари, и каждый новый огонёк все больше разгонял спустившуюся ночь. Этот мир был полон красок и звуков — не чета той блеклой тени, которую сотворил себе Бажен.
А потом на улицах появились люди.
Прошелестела мимо Женщина в Красном, одарив княжича любопытным взглядом сквозь багряную маску.
Провела веером по его плечу Женщина в Белом, смущённо улыбаясь и отводя глаза.
Рассмеялись где-то рядом юноши, звеня шпагами в шуточном поединке.
— Что это? — услышала Хельга полный неподдельного восторга голос Бажена. Княжич смотрел на выдыхателя огня, разодетого в пёстрый карнавальный костюм. Три факела в его руках так и плясали, то и дело подплывая к губам, и каждый раз новый поток огня на миг ослеплял зрителей.
— Идём, — сказала сновидица, протягивая княжичу руку. — Что ты видишь?
— Веселье!
Мимо них, хохоча, пробежала стайка девчушек в тонких летних платьях и бархатных полумасках, и только звёзды глаз мерцали в чёрных провалах глазниц. Прошёл важный господин с тростью в руке, поправляя на ходу белую маску-клюв — увидев Хельгу, он вежливо снял шляпу и поклонился, прижав её к груди. Хельга кивнула в ответ.
— Добро пожаловать домой, синьорина, — сказал господин.
— Пойдём с нами! — зашелестели голоса вокруг.
— Это… твой сон? — княжич терялся, не зная, на что смотреть. Вокруг танцевало, пело, плясало, волновалось бесконечное море масок, и каждая смотрела на него, пытаясь обойти провожатую и утащить Бажена вглубь скрывающихся в дымке переулков, где на каждом шагу звучала изумительная музыка, раздавался весёлый смех и песни.
— Да. Ты видишь в нём фальшь?
— Нет! Он… он настоящий!
Начинал капать холодный осенний дождь, и никто не смотрел на Хельгу, шедшую мимо рынка, мимо площади с шибеницей и роскошного храма в сторону княжеской крепости. Это в деревне крестьяне сбегутся поглазеть на рыжую девицу, не иначе как из бесстыдства напялившую охотничьи штаны с сапогами да кожаный дублет, а здесь, в торговом Яружеве, народ ко всему привычный. Спрятавшиеся от дождя стрельцы на воротах крепости, завидев Хельгу, тоже не обратили на мужскую одежду никакого внимания. Куда больше их занимала сама гостья.
Начинал капать холодный осенний дождь, и никто не смотрел на Хельгу, шедшую мимо рынка…. в сторону княжеской крепости. Это в деревне крестьяне сбегутся поглазеть на рыжую девицу, не иначе как из бесстыдства напялившую охотничьи штаны с сапогами да кожаный дублет, а здесь, в торговом Яружеве, народ ко всему привычный. Спрятавшиеся от дождя стрельцы на воротах крепости, завидев Хельгу, тоже не обратили на мужскую одежду никакого внимания. Куда больше их занимала сама гостья.
Светлый княжич Бажен Керастович танцевал. Небольшой пятачок площади окружили люди, застыв бездушными идолами и молча глядя на представление. А посредине кружилась бледная девица с волосами чёрными, как смоль, княжич то подхватывал её на руки, то опускал снова на мостовую, и не смотрел, что глаза у неё мёртвые, кукольные. У людей же вокруг не было даже лиц — одни только пустые головы, без глаз, без ртов, в одинаковых куньих шапках и полушубках, точно скроенных по заказу у одного и того же портного.
Маски шагнули ближе.
— Ах, какой милый мальчик! — Бажена обняла за шею Женщина в Белом. — Пойдём с нами!
— Пойдём с нами! — с другой стороны его взяла под руку Женщина в Красном, раскрыла алые губы и медленно провела языком по щеке.
— Пойдём с нами! — зашелестели голоса вокруг…
Сестрёнка Анечка проползла под ногами, везя по полу ярко раскрашенный деревянный паровозик.
Отец сидел в кресле, поводя пальцем в воздухе, словно дирижируя невидимому оркестру или совершая магические пассы.
На берег Сулех-Айлата пришли все, кто мог ходить, ибо понимали, что решалась судьба Зедан-Ала. Появился и Хасан, весь в черном, с девушкой в белом платье, белокожей и золотоволосой.
Медленно-медленно выпрямилась она, и от ее ног побежали по воде круги – все шире, шире… вот уже все озеро взволновалось, заходили волны, как перед штормом, вздыбились длинногривыми конями, всплеснули чаячьими крыльями – и поднялась из глубин всем волнам волна, едва ли не выше городской мечети. Искристо-голубая, окаймленная белой пеной, вздымалась она все выше… и показался в сверкающих брызгах корабль с оборванными парусами.
Видение
На кровати у его ног сидела красивая девушка. Смуглая коричневая кожа цвета старого рома была совершенно не похожа на загорелые женские тела на пляже. Темные прямые волосы вились по плечам чернильными потоками, обрамляя тонкие линии угольных бровей и печальный взгляд теплых карих глаз. […] она покачивалась в странном трансе и слегка водила головой в стороны. […]
Картина сна дрогнула в такт пронизывающим реверберациям, и мир вокруг изменился до неузнаваемости. Из него пропали все цвета и оттенки. Комнату была погружена в плотную серую пелену, которую смутно освещал далекий и тусклый свет из окон. […]
Перед кроватью стояла высокая и тощая старуха. С лицом её было что-то не так. Лишь спустя секунду заикающийся Уолтер понял, что изо рта карги торчит огромный гнилой зуб, достающий до самой груди.
Иллюстрация показывает внутреннее состояние Иви: лес, окружающий ее, является иллюстрацией мира, в котором она пребывает из-за своей слепоты. Окружающая ее Аура золотого цвета отражает чистоту ее душу и то, какой особенной является Иви
Мудрый снова хихикнул, прикрыв пасть лапкой, но продолжил ластиться к ногам старца, исполняя роль любимого питомца
Юношеское лицо с задорным взглядом зелёных глаз из-под рыжей копны и сомкнутыми в лукавой ухмылке губами смотрело на утренний восток. Взор его одаривал почивавших снами, полными необыкновенных приключений, рискованных и бесшабашных.
На полуденный юг взирал лик прекраснейшей женщины с золотисто-абрикосовыми локонами и очами синими как летнее небо. Чувственная линия нежных губ хранила в себе мечтательность и тайну. Кого из спавших касался взгляд красавицы — видел яркие и сладкие любовные сновидения.
В вечерний запад вглядывалось лицо древнего старца. Подслеповатые, сощуренные глаза его почти не видны были из-за ниспадавших на лицо, белых как снег прядей волос. Иссохшую, тонкую кожу, подобно растрескавшейся песчаной корке, полосовало множество рубцовых морщин. Тонкая линия губ глубокой складкой-дугой была заломлена вниз. Коли кого настигал взор старика, тому во сне являлись покой и благость.
Голова его была наделена тремя лицами, обращёнными на восток, запад и юг.
Юношеское лицо с задорным взглядом зелёных глаз из-под рыжей копны и сомкнутыми в лукавой ухмылке губами смотрело на утренний восток. Взор его одаривал почивавших снами, полными необыкновенных приключений, рискованных и бесшабашных.
На полуденный юг взирал лик прекраснейшей женщины с золотисто-абрикосовыми локонами и очами синими как летнее небо. Чувственная линия нежных губ хранила в себе мечтательность и тайну. Кого из спавших касался взгляд красавицы — видел яркие и сладкие любовные сновидения.
В вечерний запад вглядывалось лицо древнего старца. Подслеповатые, сощуренные глаза его почти не видны были из-за ниспадавших на лицо, белых как снег прядей волос. Иссохшую, тонкую кожу, подобно растрескавшейся песчаной корке, полосовало множество рубцовых морщин. Тонкая линия губ глубокой складкой-дугой была заломлена вниз. Коли кого настигал взор старика, тому во сне являлись покой и благость.
Что ж, Тумейни, ты имеешь право знать, - решился Трёхликий и признался. – Я тот, кто встретился тебе у ручья, когда ты был отроком. Я та, кого ты встретил дорогой в Тисовом лесу и не пожалел разделить с ней всю свою еду. Я - Иалу, Я - Тэйя. И я - Бадру. Ты уже догадался, кто я такой?
- Сноправец! - еле слышно вымолвил изумлённый старик. – Трёхликий повелитель. Так вот каковы твои лица.
- Да, Тумейни. И ты первый смертный, кому я открылся.
Суеверный народ востока звал его Сноправцем, или Трёхликим. Был он старше мира, заботливо взращенного и выпестованного им. Облик его вселял страх и заставлял трепетать любого смертного. Высокий как гора и мощный как океан, однако ж, этот колосс был легче южного ветра. Голова его была наделена тремя лицами, обращёнными на восток, запад и юг.
….Иной раз Сноправец любил набрасывать на себя личину обычного смертного. Так он мог с лёгкостью сходиться с людьми, дабы лучше узнавать их суть…
Суеверный народ востока звал его Сноправцем, или Трёхликим. Был он старше мира, заботливо взращенного и выпестованного им. Облик его вселял страх и заставлял трепетать любого смертного. Высокий как гора и мощный как океан, однако ж, этот колосс был легче южного ветра. Голова его была наделена тремя лицами, обращёнными на восток, запад и юг.
Юношеское лицо с задорным взглядом зелёных глаз из-под рыжей копны и сомкнутыми в лукавой ухмылке губами смотрело на утренний восток. Взор его одаривал почивавших снами, полными необыкновенных приключений, рискованных и бесшабашных.
На полуденный юг взирал лик прекраснейшей женщины с золотисто-абрикосовыми локонами и очами синими как летнее небо. Чувственная линия нежных губ хранила в себе мечтательность и тайну. Кого из спавших касался взгляд красавицы — видел яркие и сладкие любовные сновидения.
В вечерний запад вглядывалось лицо древнего старца. Подслеповатые, сощуренные глаза его почти не видны были из-за ниспадавших на лицо, белых как снег прядей волос. Иссохшую, тонкую кожу, подобно растрескавшейся песчаной корке, полосовало множество рубцовых морщин. Тонкая линия губ глубокой складкой-дугой была заломлена вниз. Коли кого настигал взор старика, тому во сне являлись покой и благость.
…Зазевался. Уж не знаю, как он извернулся – может, на дыбы вставал? – да только морда рогатая уже передо мною оскалилась! И пролом ещё слишком узкий, зверь шутя перешагнул… Нет! Не пропущу. Отпихнул левой рукой язык-змею, замахнулся топором – э-эх!
…Гром! Меня на колени бросило. Топор выронил, за жерди схватился, а они туда-сюда заходили. Землетрясение? Вихрь налетел, ударил, глаза запорошил. Протираю, слезами давясь. Не пойму, где мушруш? Или… Не гром – рык львиноголового. Не вихрь – удар крыльев орлиных. Это Анзуд на гадину налетел, в бока чешуйчатые впился. Рёв, шипение, визг, вой!
Из колечка показался один большой пузырик, вдруг его подхватило ветром и понесло к моему рисунку. Он приземлился в волосах русалки. И вдруг! Как же такое описать! Она… она ОЖИЛА!!! Вот это да!!! Волосы распушились на ветру, голова поднимается вертикально, она облокачивается и садится на асфальте совсем рядом с нами. В горле пересохло. Кажется, сердце сейчас выскочит из моей груди. Я подпрыгиваю метра на три в высоту. Русалка улыбается и машет нам рукой.
И вот мы на месте. Я распаковываю упаковку мелков и принимаюсь рисовать.
Я решила нарисовать русалку. Мама и Мишука одобряют мой выбор. Желтые волосы. Зеленый хвост.
Синие глаза. Самое сложное – нос. Они мне всегда не даются, эти носы. Но если я напортачу,
то русалка обидится. И я стараюсь изо всех сил. Мишука стоит, держась за коляску, и внимательно
следит за моей работой. Ему явно нравится русалка: он уже трижды показал на нее пальчиком и
сказал «Гык-гык!» Пока мама не видит, Мишука принимается грызть мелок, я ему не мешаю, я слышала,
что в меле есть кальций, и его едят, когда это нужно организму. А Мишукиному организму вечно что-нибудь
нужно: то мел, то резиновые подошвы, то обои, то железная миска.
Такой уж он, растущий Мишукин организм.
Из колечка показался один большой пузырик, вдруг его подхватило ветром и понесло к моему рисунку. Он приземлился в волосах русалки. И вдруг! Как же такое описать! Она… она ОЖИЛА!!! Вот это да!!! Волосы распушились на ветру, голова поднимается вертикально, она облокачивается и садится на асфальте совсем рядом с нами. В горле пересохло. Кажется, сердце сейчас выскочит из моей груди. Я подпрыгиваю метра на три в высоту. Русалка улыбается и машет нам рукой. Мишука машет ей в ответ. Значит, он тоже видит это!!! Мама пока ничего не замечает. Она набирает смску папе.
Мама, наконец, достает из сумки бутылочку с мыльными пузырями. Сначала она сама дует, а мы любуемся, как из колечка на палочке вылетают прозрачные легкие шарики, светящиеся на солнце, и улетают вдаль. Я прыгаю и лопаю их, те, которые не успели сразу улететь. Я развиваю скорость. Лечу все быстрее и быстрее. Мишука сидит с мамой и смеется.
Анюта преобразилась: суставы обросли шипами, кожа – чешуёй. Запавшие глаза почернили, будто налились кровью, а потяжелевшая челюсть наполнилась рядами острых клыков.
...Приблизившись к чердаку, Люся ощутила какую-то невероятную уверенность в том, что действует правильно, а потом, будто в подтверждение этих мыслей с чердака донеслись тихие жалобные стоны.
Люся насторожилась. Неужели злодей? Чего это он стонет? Узнать можно было только одним способом, и Люся бегом поднялась по спиральной лестнице.
Маленькое окошко не было бы заметно в безлунную ночь, если бы Люся не видела его в иное время суток. Свечка в её руках освещала лишь пару шагов вокруг. Но больше настораживала Люсю не темнота, а запах, которого раньше на чердаке никогда не было. Запах затхлости и гниения.
— Кто здесь? – спросила она, в душе ликуя, что приблизилась к раскрытию тайны.
В ответ раздались лишь испуганные всхлипы.
— Выходи по-хорошему! – призвала Люся и двинулась в сторону звуков.
То, что двигается она в правильном направлении, подсказали не только уши, но и нос. Чем отчётливее были всхлипывания, тем резче становился запах. И так, шаг за шагом, Люся приблизилась к сундуку, заглянула за него и, невольно отпрянув, зажала нос рукой. Отпрянула она, разумеется, не от того, что дико испугалась незваного гостя, сидящего, уткнув безобразное бледное лицо в не менее безобразные острые коленки, а только от того, что переносить запах, исходящий от этого гостя, вблизи было совершенно невозможно.
— Кто вы? – борясь с тошнотой, спросила Люся.
Всхлипы участились.
— Я спрашиваю, кто вы? – повторила Люся.
Но незнакомец продолжал поскуливать, не произнося ни слова. И в этот момент о себе напомнило молчаливое приведение, которое Люся в волнениях не заметила. Красавица в шкурах вихрем пронеслась от лестницы к сундуку...
Не давая себе отдышаться, она стала искать нужную книгу, но не успела отыскать, как из книжного шкафа выплыла молчаливая призрачная фигура. От неожиданности Люся уселась на пол и лишь через секунду узнала в фигуре призрак своего дальнего родственника – писателя Графоманского.
— Здравствуй, дитя, — медленно проговорило привидение.
Первый и второй этажи, где обитали жители усадьбы, будто затаились – ни звука, ни лишней тени. И Люся отправилась на третий этаж. Поднявшись по лестнице, убедилась, что красавица не отстала, и медленно двинулась вдоль тихих коридоров. Перешагнула через скрипучую половицу, ту самую, что унесла жизни Полетаева и его супруги – спасибо привидениям: научили, где она прячется, коварная. Ткнулась в одну дверь, в другую, но каждая была заперта и не поддавалась.
Вскоре Люся оказалась у лестницы, ведущей на чердак, и уж было собралась подняться, как услышала крик петуха.
«Какая же я глупая, — рассердилась на себя Люся. — Если хочешь поймать преступника, иди к месту преступления». И пошла.
Тихонько покинув дом, она прокралась к курятнику.
«Уже скоро», — сказала она себе, увидев важно вышагивающих петухов, и решительно вошла в полусонное куриное царство. Куры, нахохлившись, сидели на своих насестах. Увидеть преступника — это уже хорошо, но ведь Люся пришла сюда, чтобы поймать его, а для этого требуется оружие. Она осмотрелась. У входа одиноко стояла новая лопата Матвеича, и Люся, не раздумывая, вооружилась, после чего спряталась за бочкой.
— Знаешь, няня, я бы не удивилась, узнав, что это она по ночам из петухов кровь высасывает, — заявила с ног до головы намыленная Люся.
— Бог с тобою, что ты говоришь! – отозвалась старушка, быстро перекрестившись мокрой рукой.
Кот укоризненно зыркнул, но промолчал. Лишь взялся лапу вылизывать. Под ногами захрустели человечьи кости. «Неудачники. Ума не хватило ни на золото, ни на меч». Кот, оторвавшись от своего занятия, кивнул лобастой головой, соглашаясь с Василисиными мыслями.
Избушка ее стояла на высоких пнях с вывороченными корнями. Крепко стояла, испокон веков. По сторонам от входа торчали из земли несколько кольев, которые венчали человечьи черепа.
Под ногами зачавкало, запахло гнилой водой. Ноги сами собой нашли знакомые кочки, тропки, ведущие через топь. В темноте вспыхивали бледно-зеленым глаза утопленников. Их руки жадно тянулись к Василисе из черной жижи. Острая осока оплетала ноги, тащила в трясину. Болото тявкало-квакало-выло на множество голосов: «Дух чужой, дух людской, фу-фу»
Я немедленно затоптал огонь, обнажил меч и отступил в нишу. Небеса благоволили мне в тот день: приближался всего один тролль. Я хорошо разглядел его: он держал горящую головню. Он громко шлёпал босыми ногами и шумно чесался. Когда он миновал то место, где я скрывался, свет от головни осветил мальчика, и тролль увидел, что верёвки разрезаны. Мерзкая тварь издала урчание, но в следующий миг я вонзил меч ей в спину. Тролль не ожидал нападения, и справиться с ним удалось легко. Я отрубил ему голову, чтобы быть уверенным, что убил.
А ты что скажешь, огненноволосый? – посмотрел северянин на Келлейна. – Ты тоже считаешь, что бросать добрых людей в тюрьму ни за что – правильно?
– Не знаю.
Келлейн пожал плечами, и тут же пожалел об этом – боль немедленно напомнила о себе. Лучше не двигаться совсем. И не разговаривать.
Метгардец выжидающе смотрел, но Келлейн больше не проронил ни слова. Херш крякнул и махнул рукой.
– С кем я разговариваю? Здесь же отбросы – воры и убийцы…
Он резко сел на лавку....
«Они [сны] всегда были полны волокон света и цвета, дивных переплетений красок и бликов, Радужная выхватывала, впитывала оттенки и сочиняла из них свои узоры и видения, сплетая с грёзами людей. Нет, одного лишь человека, это другим, прирученным воларам было всё равно, кому вить сны, а она не делала этого ни для кого, кроме Элоя. О, как она старалась для него!..»
Её крылья были сотканы из самых невозможных оттенков, а крохотные пёрышки, точно диковинное платье, охватывающие тело, переливались и блестели. А сны, что она свивала для него, Элоя…
...Радужная вырвалась из-под крыши воларни в опутанное солнечными нитями синее летнее небо, закружилась в тёплой метели тополиного пуха. Как же хорошо, хорошо! По крыльям нежной щекоткой скользнул ветер, подхватил её, лёгкую, точно детский смех, вознёс высоко-высоко. Сизому никогда не догнать...
Других таких не было, Элой точно знал...
Её крылья были сотканы из самых невозможных оттенков, а крохотные пёрышки, точно диковинное платье, охватывающие тело, переливались и блестели. А сны, что она свивала для него, Элоя…
Сны были их с Радужной тайной. Сладкой, безумной, запретной и оттого опасной. Ему, человеку, о таком нельзя даже думать. И всё же он думал. Иногда, украдкой... Или смело и во весь голос, когда уж точно никто не мог его подловить – ночью. Когда Радужная вплетала цветные нити в его обычный скучный сон.
Её крылья были сотканы из самых невозможных оттенков, а крохотные пёрышки, точно диковинное платье, охватывающие тело, переливались и блестели...Радужную лишили хорошей еды, и её тело ослабло; лишили разноцветья грёз – поблёкла её душа.
Клубок поднялся на четыре мягкие лапы и деликатно откашлялся.
Существо, кажется, собиралось ответить. Возможно, даже что-то по делу, но в этот момент массивные ледяные створки с треском распахнулись, и на пороге возник невысокий толстячок. Розовощёкий, красноносый. Обширная лысина на макушке, обрамлённая остатками седых волос, жизнерадостно пустила зайчика в луче одинокого фонаря. Белая борода задорно топорщилась. Общую картину сходства с новогодними открытками довершал толстый красный свитер. Ни дать, ни взять – добрый Дедушка Мороз в домашней среде обитания.
Холл они проскочили со свистом, и местами даже со звоном – Стелла ненароком зацепила какую-то резную финтифлюшку. За холлом так же быстро промелькнули двери в игрушечный и кондитерский цеха. Возле склада подарков пара йети с грохотом резалась в шашки на поддавки.
– Лентяи! Работать кто будет? – крикнул Генрик на бегу. Йети прервались, чтобы проводить его хмурым взглядом. Один внушительно уронил базальтовый блин, служивший шашкой, на размеченную мелками под игру плиту пола. Первый помощник прибавил ходу.
Ступу потряхивало, мотало из стороны в сторону, роняло в воздушные
ямы и подбрасывало на восходящих тёплых потоках. Стелла сидела на дне,
подтянув колени к подбородку, и глотала кофе из термоса. Кофе
плескалось и опасно подпрыгивало вместе со ступой. Филипп тихонько
посвистывал во сне, свернувшись уютным калачиком под коленями ведьмы.
<...> кристаллы, будто ощутив скорую свободу, засветились ярче. С возрастающим изумлением Лилит наблюдала, как холодные шарики, один за другим, разрушаются, освобождая скованный внутри свет. Не сухо рассыпаются в пыль, как это бывало раньше, а сливаются с ветром и, словно небесные фонари, по крупицам поднимаются к звёздам. С каждым произнесённым звуком этих искорок становилось всё больше, и скоро они заполонили собой всё пространство, заполнив его сиянием. <...> Девушка и мальчик стояли возле водоворота света и не просто читали формулу заклинания, а, напрягая голос, пели – и незнакомая мелодия бередила их души, нашёптывая нужные слова, подсказывая ноты
Мерсер медленно поднимает руку. Кому предназначался этот знак? Кому-то там, во мраке, но уже поздно. Его люди начинают озираться, и почти одновременно — падать. Безголовое тело стригоя пляшет, как чудовищная марионетка, настигая конвоиров раньше предсмертных хрипов их товарищей. Голова наблюдает бесстрастно.— Бегом, бегом, бегом! — орёт Саймон, стреляя поверх голов. На лице Лизы ужас и брызги крови, но это чужая кровь. Люди Мерсера тщетно расстреливают марионетку, сорвавшуюся с нитей.— Стой, тварь! Стой, или я стреляю! — ревёт Мерсер, направив пистолет на Марту. — Помнишь свою дочь? Помнишь, как ты решил, что я блефую?!
В глазах Марты отражаются сполохи. В глазах Марты — невероятная решимость. О, она помнит. Она всё помнит. Свой стаканчик реальности она получила давным-давно.
Тихий плеск волн о борт корабля. Скрипучая перекличка канатов и досок также почти безмолвна. На многие, многие, многие дали видно лишь тёмную, усыпанную острыми блестяшками звёзд полноту. Мальчишка забрался на самый нос. Он поднял голову, открыл глаза и вновь безначальность звёздную для себя открыл. В чертогах, переливающихся-чёрных, он соединил наиярчайшие из огней, будто бы строя маяк. У Маяка причалила Лодка, а из Лодки выпал Горшок, из Горшка лакает Кошка, а её прогоняют Три Старца, недалеко от них до Быка, которого обвил Змей на полнеба. Вот уже Змей растянулся по небу — голова на четыре звезды...
Тихий плеск волн о борт корабля. Скрипучая перекличка канатов и досок также почти безмолвна. На многие, многие, многие дали видно лишь тёмную, усыпанную острыми блестяшками звёзд полноту.
Кажется, будто нет никого нигде.
Только боги смотрят сверху и снизу на это маленькое судно. И непонятно, то ли небо отражается в море, то ли море — в небе.
Мальчишка забрался на самый нос. Он думает, если нагнуться: сорвёшься и будешь падать долго, пока не стукнешься о небесный край; или наоборот, свесишься и зачерпнёшь ладонью пару огоньков?
По морю, полному звёзд, идёт корабль...На многие, многие, многие дали видно лишь тёмную, усыпанную острыми блестяшками звёзд полноту.
- Всё произошло в точности, как с предыдущими поколениями этих горесуществ. Достигнув своего умственного пика, люди возомнили себя богами и стали творить гадости, оскверняя моё тело. Всё повторялось, как движение по спирали.
- Ты их уничтожила?
- …мне пришлось. Они потревожили вечный сон метеора, и тот грозил выпустить свой огонь, лишь бы избавить мой мир от этих зазнаек. И он бы выполнил угрозу, но вместе с людьми и всем живым на мне погибла бы и я.
- И что, Эрра?! Что тогда?
- Я уговорила метеора отпустить лишь часть огненной силы, и он внял моей просьбе...
Мальчик был светловолосый, голубоглазый, слегка пухлощёкий и чуть-чуть конопатый. Улыбка, что лучик солнца, а ровные зубки сверкают, словно чистейший жемчуг, поднятый со дна морского. И всё в нём было правильно. Без зла и изъяна. Непорочное и чистое детство во плоти. [...] Лиам прошёл тяжкими и тернистыми тропами прежде, чем стать Перстом Дэуса, Воином Света, рыцарем Ордена Праведного Образа – паладином. [...] Лиам, натянув капюшон почти до подбородка, заросшего седеющей бородой, горбился в седле. [...] На той стороне ущелья заканчивалась территория священного государства Атерос.
