От крыши крыльца, отделилась тень, вырастая на два с половиной метра в высоту, тень с лёгкостью спрыгнула в лужу, на землю, рядом с миротворцем. Её пальто было изорвано, развивая, подхватываемые порывом сильного ветра лоскуты одежды и белые, редкие, длинные волосы. Вспыхнула молния. Черный, шершавый череп блестел от дождя, кисть широкая, тонкая и острая, как вилы, сжималась и разжималась, издавая щелчки суставов, в правой руке он держал железную, ржавую, часть косы. Тьма, из глазниц монстра, всматривалась в миротворца.
... мухомор стрелял во все стороны спорами, которые немедленно прорастали грибами поменьше, такими же красными, кряжистыми и угрюмыми.
...
Хотя и трудно представить лезущего по стволу дерева ежа, но, согласитесь, после армии бегающих по лесу грибов вообразишь и не такое. Марек не упал. Он дополз до нижней ветки и растянулся на ней, переводя дух. Внизу бессильно ругались мухоморы, и отважный ёжик почувствовал, что спасён.
Тогда-то его и нашла белочка Горислава, которая всё видела на волшебном свитере Норы и прибежала спасать соседа.
...
Белочка отломила тоненькую веточку, свесилась вниз и стукнула самого настырного мухомора по шапке. Грибов она совершенно не боялась.
— Калаул! — закричал главный мухомор, и его воинство бросилось наутёк.
Чучело будто нависло над кукурузой, из рукавов грязного, длинного заплатанного пальто вылезли отростки корней, похожих на уродливые руки с когтями, на голове была надета соломенная длиннополая шляпа, скрывающая лицо, под шляпой свисали белёсые, тонкие отростки, похожие на волосы, низ пальто скрывала кукуруза
Миниатюрная блондинка сидит за столиком в кафе и неторопливо пьёт кофе. Кай наблюдает за ней вот уже пятнадцать минут. Девушка плавно поворачивает голову и ловит его взгляд. Юноша задыхается, вглядываясь в серые глаза
Его стали дичиться. Мало друзей у того, кто так разозлил крыс, а потому очень скоро Крысолов остался совершенно один. Оборванный и грязный, голодный, почти обезумевший от недосыпа, сжимающий в руках свою флейту, он скитался по лабиринту руин около песчаника, пока очередной поворот не привел его точно к Грифу.
— Ну что, — спросил тот, – стало плохо?
— Стало, — ответил Крысолов и упал к ногам проходимца.
""... Щель-в-Полу ползла за Вероничкой, как привязанная. Карандашам на этой неделе исчезновение не грозило: с тех пор, как девочка повадилась нашептывать в нее истории, Щель-в-Полу потеряла интерес к иной пище. Лишь бы Вероничка не нашла другого способа избавляться от своих сказок. Сложно было только каждый раз прикидываться новой щелью. Впрочем, рассказчица, одержимая очередной историей, ничего вокруг не замечала.
– У серой кошки есть страшная тайна, – шептала она, присев на одно колено и медленно распутывая шнурок ботинка. – Давным-давно серая кошка поменялась со своим отражением и ушла жить в зеркало. А отражение осталось здесь, спит на подоконнике и ловит мышей. Каждую пойманную мышь ей приходится нести к зеркалу, потому что серая кошка питается только их отражениями.
Где-то под плинтусом Шесть Грустных Мышек возмущенно пискнули. Щель-в-Полу блаженно внимала...""
""... – Шесть мышей! Опять одна из сказочек Вероники?
– Конечно, нет, вы же запретили ей придумывать сказки. Шесть Грустных Мышек – это местные призраки, я иногда вижу их на первом этаже.""
""... – В конце сада растет старый дуб, в нем – большое дупло, в дупле – старая листва и всякий мусор. Однажды я приду и вычищу его, можно будет залезть внутрь. В дупле окажется подземный ход, ведущий в потайную комнату. Там все стены заставлены книжными полками, а на полках – сказки, которых никто еще не читал. Я узнаю, что таков старинный обычай: каждый владелец этого дома должен написать свою тайную книгу сказок и оставить ее в этой комнате. Мне придется написать одну книгу за маму, и одну за папу, и одну за себя… а Питер, наверное, сам напишет. И я прочту все-все сказки, что скопились там за много веков!...""
""... – Обычным яблоням, чтобы расти, нужен солнечный свет, – зашептала она, по инерции заглядывая под кресло, – а необычным – лунный. Под солнцем они спят, а в лунном свете набираются сил. Поэтому листва у них отсвечивает перламутром, а яблоки – полупрозрачные...""
""... Воспользовавшись тем, что в комнате никого не осталось, табуретка почесала одну ножку о другую. Неужели она и вправду такая храбрая и коварная? Дерзкая и коварная, о да! Табуретка самодовольно подпрыгнула на месте и
стряхнула надоевший поднос прямо на пол, чудом не разбив кофейник. Девочка говорила что-то о кругосветном плавании. Звучит заманчиво…"".
...Взрыв! Мимо, подхваченная волной магии пролетела старушка и удачно врезалась в заросли ирги, перекрестилась, выдохнула: «Спаси, Господи, ужас какой» — лихо ускакала прочь.
На улице взвыли сирены.
В огород, не замечая притаившегося Михаэля, вбежала стайка мальчишек из отдела дезинформации. Трещащий и разваливающийся сарай тут же оброс мороком и превратился в большой пассажирский автобус. Мальчишки, не обращая внимания на мольбы о помощи, унеслись прочь. Оно и понятно, им ещё нужно было проломить пару заборов и протоптать колею, чтобы изобразить аварию.
Михаэль решил, что сейчас отличный момент сбежать: «Всё равно ничем не помогу, я ж не целитель» — встал, шагнул и… упал. Что-то держало за ногу. Плетение, позволявшее раскачать бутылки, не рассеялось: несколько метров тянулось по земле и вползало в сарай....
Збышек зашел уже далеко, как никогда ранее…. болотные огни с каждым разом находить становилось всё труднее. Вот, в зарослях осоки мелькнул проблеск. Збышек быстро направился туда, нащупывая палкой кочки среди трясины.
Так и есть, огонь! Збышек торопливо натянул рукавицы. Огонь заметил движение, и двигался навстречу Збышеку.
Рядом со мной, на краю замшелого обломка то ли коры, то ли обглоданной приливом почвы, сидела девушка. Чёрные волосы мягко клубились, окутывая её гибкую фигуру, мерно постукивали в такт движению волн резные амулеты на груди. Ноги она погрузила в воду, и плавное, рассеянное их покачивание, казалось, создавало всё движение океана, в глубине и вокруг. Море ласкало её колени, соль мерцала на коже. Я попытался вспомнить подходящий сейчас вариант местного диалекта.
Кто-то из гномов за моей спиной зажёг свет, и я увидела сидящее перед дверью существо. Ростом оно оказалось с домовика, но не в пример худее. Домовые всё больше коренастые и основательные, а этот тонкий, что щепка. Босоногий, в полотняных штанах, тельце обросло короткой прямой серой шёрсткой. На узком треугольном личике торчал крючковатый нос, из-под серых, мышиного цвета волос выглядывали острые мохнатые уши.
–Каспар, ты его видишь?
–Д-да, госпожа, – храбрец Каспар дрожал и заикался, но кое-как слова выдавливал.
–Спроси, как его звать.
Существо не слишком разборчиво проскрипело в ответ.
–Говорит, Вертером, – доложился гном.
–Спроси, кто он есть.
–Да кобольд он, – домовик, стоящий до этого момента у двери, вышел в круг света. – Это почитай как я, только заморский. И понимает он по-нашенски, так что не трудись, матушка.
Ни одна тропа не вела туда, куда лежал их путь, поэтому путники шли сквозь кустарники и перелезали через поваленные деревья и овраги, пока, наконец, лес не закончился, а четверо не оказались прямо перед Белым Деревом. Пусть уже и наступила ночь, оно все равно сияло, только теперь мягким, не слепящим светом. Чарующим, теплым, словно вобравшим в себя мудрость и жизнь всего мира. Вблизи было видно, что оно не полностью белое – ствол служил оправой для нескольких сотен радужных кристаллов, а в почках зрели и вырастали прямо на глазах все новые и новые миллиарды минералов. Только присмотревшись, можно было заметить, что каждая почка рождает не один, а два камня. Хамали остановилась взглядом на одной из пар – лимонно-желтых круглых камнях, которые образовались буквально за минуту и тут же испарились – они уже висели на шее своих владельцев.
Они подошли ближе.
— Так… и что мы будем делать? – Альхена в замешательстве провела ладонью по белому стволу Дерева, ощущая под пальцами многочисленные углубления.
— Вот теперь мы и поймем, какие у нас варианты, верно? – Антарес с усмешкой глянул на Хамали.
Он вгляделся в кристаллы, вправленные в кору. Что-то отличалось в них от обычных. Антарес резко выдохнул.
— Они…
Удивление, почему на ветвях растет множество кристаллов, в то время как в стволе их количество было не велико, испарилось. Кас приблизился и удивленно присвистнул. Все занятые углубления были заполнены парами камней разных цветов. Сверкающие ярче, чем звезды на небосводе, питающие друг друга бесконечной жизненной силой, кристаллы разных цветов медленно сливались воедино под действием волшебства Белого Дерева. Путники пораженно и немного испуганно изучали каждую заполненную нишу, восторженно смотря на творящуюся перед ними магию.
Твои воины сражаются, молча, как, впрочем, и всегда. Ты в какой-то момент понимаешь, чувствуешь, что они, убивая и умирая… молчат твое имя! И эта тишина становится все громче. Твоя Песня сливается с ней, крадет все звуки из окружающего мира и сама становится тишиной. И павшие бойцы поднимаются вновь. Раны зарастают быстрее, чем их успевают наносить. Патроны кончаются, но винтовки продолжают стрелять.
Сражение, что уже подходило к концу, вспыхивает с новой силой. Ты в какой-то момент останавливаешься перевести дух – но Песня не прерывается. Она идет из глубин души, создается вибрацией всего тела… синхронным биением каждого стального пера на новообретенных крыльях, сияющих серебром.
Ты открываешь глаза без зрачков – сплошное расплавленное золото, как осенние листья в пламени.
Подожди… постой…
Тварь шагнула в полосу лунного света, поднесла руки к лицу, и Лойо увидел, что они человеческие.
Тенори. Перед ним стоял Тенори, покрытый черной слизью, с ладоней его капала кровь, на животе расплывалось пятно.
Девушка старалась не двигаться, когда оно спустилось и посмотрело прямо на неё. У существа были определённо мужская фигура и человеческое лицо, словно разукрашенное чёрными красками, но у Кати язык не поворачивался назвать его человеком. Люди не вызывали столь всепоглощающий ужас.
— Не бежать, – по щекам потекли слезы. – Не бежать, – повторяла, даже когда увидела, как исчезало сердце и удлинялись окровавленные когти на руке мужчины.
Девушка судорожно вцепилась в ближайшую ветку и из-за всех сил старалась заставить тело не двигаться. Если она сделает хоть один шаг, то он убьёт её, как убил остальных.
По бокам пришли в движение ветки и корни деревьев, обвивая Катю и не давая ей пошевелиться. Мужчина приблизился к ней с улыбкой, поигрывая когтями, словно перебирал невидимые чётки.
По бокам пришли в движение ветки и корни деревьев, обвивая Катю и не давая ей пошевелиться. Мужчина приблизился к ней с улыбкой, поигрывая когтями, словно перебирал невидимые чётки.
— Нет, – прошептала Катя, не в силах унять дрожь.
Когти вонзились прямо в сердце девушки, и последняя мысль пронеслась в затухающем сознании: «Старик обманул меня»…
Эрлэг чёрной громадой движется сквозь лагерь. Его борода развевается на ветру, как проклятое боевое знамя. Самые отважные и самые хмельные из кметов встают у него на пути, вооруженные топорами и мечами, но ни топор, ни меч не в состоянии пронзить закалённую пламенем преисподней плоть.
Барон хотел вскочить и тут же бежать прочь, но колени снова подогнулись, и он рухнул на прежнее место. Отнявший волю страх держал его крепче чар и цепей...Затем дракон осторожно, чтобы не задеть убитого похожими на кривые сабли когтями, переступил через него и в единый миг оказался возле барона. Громадная, усеянная роговыми наростами морда приблизилась, и вскоре едва дышащий от стиснувшего грудь леденящего обруча де Ломбред видел перед собой лишь светящийся ярко-оранжевый глаз с вертикальным зрачком...Левую руку де Ломбреда, в которой он сжимал злополучный пергамент, внезапно обожгло. Вскрикнув, он увидел, как испещрившие его символы на краткий миг расцветают огнём, а затем договор осыпался в пальцах горячим жирным пеплом.
Хоба со скоростью, ему не свойственной, забежал на мост. Впервые Гюльдрохайд не пустовал: на нём сидело крошечное создание с тонким, едва светящимся тельцем, выразительными янтарными глазками на бледном личике и слюдяными, безжизненно свисавшими крылышками. Фея.
Питер, кравшийся впереди, протянул руку.
– Замри!
Вероничка послушно замерла.
– Ты погляди только!
Портьера у входа в холл едва заметно шелохнулась, открывая щелку для двух пар любопытных глаз.
Посреди холла, в море лунного света, стояли Казанова и Служанка.
– Я сыграю для вас, синьорина, – произнес он.
Призрак протянул ладони к лунному свету, и в его руках оказались скрипка и смычок. Он приложил скрипку к плечу…
Музыка подхватила Служанку.
– Иди, – сказала она ей, – иди. Это та самая единственная в жизни ночь, когда Золушка становится принцессой. Танцуй.
Из тьмы коридора вышел завороженный музыкой Мышелов. Он склонился перед Служанкой, приглашая ее на танец. Она нерешительно оглянулась на Казанову, и тот кивнул ей. Пальцы Служанки легли на ладонь призрака.
К ногам Казановы подбежали Шесть Грустных Мышек. Они поднялись на задние лапки и достали флейточки. Питер неслышно застонал: нужно было нарисовать их именно так! Крохотные пальчики Мышек проворно бегали по дырочкам, и мелодия, печальная вначале, становилась все веселее..
В первый раз они поцеловались в парке, у памятника Балбесу, герою советских комедий. От неё вкусно пахло парфюмом, от него несло потом и фруктовой жвачкой. На ней было чёрное платье в белый горошек, он был в футбольной форме. Лёва сказал, краснея, что она очень красивая, а та хитро подмигнула. Он как-то незаметно к ней потянулся, промазал, чмокнул в щёку. Она рассмеялась, и они поцеловались, и чугунный Балбес, ухмыляясь, охранял их счастливый покой
Счастливый Номер упрямо продолжал стоять и продержался до самой полуночи (согласно часам, что на Ратуше). А во вторую полночь (по фонарным часам) на Судебный перекресток, что звался раньше Перекрестком Судеб, вышел, хромая, проходимец Гриф – и самым отъявленным стало не до смеха. Не ведала ни одна душа в Крысоловке, какую судьбу Гриф таскает за плечами, но любой поручился бы – Счастливому Номеру такая судьба встанет поперёк горла.
Гриф обвел собравшихся желтыми своими глазами, хмыкнул, сплюнул коричневым под ноги и сказал:
– Не отдам.
Налетел порыв ветра, взметнув пыль над Перекрестком, и все поняли, что мена судьбами не состоится. Счастливый Номер тоже понял это, сел на землю и наконец заплакал. Гриф стоял над ним молча, дожидаясь, пока выльется самое болезненное, потом произнёс...
Щель-в-Полу ползла за Вероничкой, как привязанная. Карандашам на этой неделе исчезновение не грозило: с тех пор, как девочка повадилась нашептывать в нее истории, Щель-в-Полу потеряла интерес к иной пище. Лишь бы Вероничка не нашла другого способа избавляться от своих сказок. Сложно было только каждый раз прикидываться новой щелью. Впрочем, рассказчица, одержимая очередной историей, ничего вокруг не замечала.
Баронесса лежала на голых камнях, окровавленная, неподвижная. В сумраке комнаты на белой рубашке крупными кляксами темнела кровь. И было что-то еще…Весь пол клетки был покрыт перьями. Белоснежными перьями, в россыпи кровавых брызг.
Хоба сидел, обхватив колени, и пристально разглядывал добычу. Похоже, фее пришлось несладко, а крылья явно сломаны. Не удивительно, что она не летала, а плелась по мосту. Интересно, что она делала в глуши?
Конь низко-низко наклонил голову, а осел сзади презрительно фыркнул. Тыльной стороной руки с мечом рыцарь поднял забрало и ошалело уставился на дракона. Тот слегка поклонился и сделал приглашающий жест в сторону туши.
Вижу, как твой самолет приземляется, как ты выходишь – что, узнаешь ли, Улисс, ту страну, что покинул? Ты улыбаешься – эту улыбку я помнила все эти годы, я сохраняла её на слайдах и на голограммах; эта улыбка, я думаю, стоит того, чтобы ждать даже вечность, я же ждала, получается, вовсе не так уж и долго.
Вижу, тебя пропускают охранники аэропорта, словно теперь ты и правда никто – не судим, не опознан. Я провожаю тебя долгим взглядом из видеокамер, вот ты садишься в такси, я тебе предлагаю маршруты; может быть, автопилот?..
Нет, постой…
Да куда же ты едешь?!
Громадная, усеянная роговыми наростами морда приблизилась, и вскоре едва дышащий от стиснувшего грудь леденящего обруча де Ломбред видел перед собой лишь светящийся ярко-оранжевый глаз с вертикальным зрачком.
""Моя работа нудна и скучна. Во-первых, она привязана к одному единственному месту, за которым нужно постоянно следить. Проходят года, десятилетия, века, а ты все еще здесь и наблюдаешь за перекрестком. ""
""Я только тем и занималась, что рассматривала, как растет мой любимый дуб в лесочке на перекрестке. ""
""Я была всем довольна. И хоть это была не жизнь, а лишь ее подобие, но я ей наслаждалась. Радовалась каждому новому дню, солнцу, природе. Даже была по-своему счастлива. Жаль, что этому придет конец. Но так я совершу хоть что-то хорошее. Моя земная жизнь прошла напрасно и закончилась бездарно, так хоть жизнь после смерти послужит чему-то хорошему.""
Но светло в этой избушке не от солнечного света, а от плафонов на потолке. Бетонные стены выкрашены в холодный голубой. Мы стоим в кабинете у конторки, за которой сидит женщина и печатает на машинке — совсем как мама на работе. Женщина одета в коричневый мундир, у нее пепельные волосы и ледяные синие глаза. На голове фуражка с эмблемой — череп и скрещенные кости.
Из дыры, тем временем, вывалилось нечто, напоминавшее мышку весьма и весьма отдалённо. Вернее так: нечто, что носило мышку как костюм. И этот костюм было ему явно маловат на несколько размеров. Морду раздуло и вспучило, нос съехал куда-то набок, одно ухо торчало вертикально вверх, а второе скукожилось и скромно болталось в сторонке. Мышиное тело напоминало полусдувшийся футбольный мяч - рыхлое, аморфное, и оказалось приблизительно такого же размера. Хвост был неприлично задран и раскачивался, как сумасшедшая антенна на ветру.
Тролль удобнее устроился, прислонившись горбатой спиной к выступу в стене пещеры, и уставился на Флою.
Фея ещё дрожала. Но, бережно сложив изломанные крылья, вскинула тонкие руки и закружилась, сначала медленно и словно неуверенно, затем всё быстрее и быстрее. На мгновение она превратилась в размытый золотистый вихрь, потом резко остановилась и стала отбивать замысловатый ритм нежными ножками. Подпрыгнула, изящно вывернув стопы, потом ещё раз, повернувшись в воздухе вокруг своей оси, и снова вернулась к ритму.
Что-то неуловимо изменилось в пространстве пещеры. По стенам дико носились тени, воздух, до того спёртый и тяжёлый, посвежел. Потрескивание костра переплеталось с шелестом, который издавали крылья и платье феи, прямо из камней рождались неведомые звуки. Тролль зашевелил ушами и прислушался. Так и есть: далёкий колокольчатый смех, удивительные голоса, пронзительная песня неведомого музыкального инструмента, а ещё… барабаны, кажется? Он слышал подобное очень-очень давно. Наверное, это магия фей.
– Джейкоб…
Пальцы дрогнули, внезапно онемев в тёплой перчатке.
– Дже-е-ей-коб…
Он обернулся…
…и окаменел.
По коридору плыла Ведьма.
Но вместо фанеры и пыли увидела маленькую трёхголовую паучиху, которая успела украсить телевизор изысканной паутиной, и теперь вязала свитер с оленями. Олени перебирали копытами и фыркали.
— А вы откуда? — удивилась белочка, но тут же спохватилась и предложила гостье, — Хотите, угощу вас чаем?
— Нас зовут Нора, — ответила паучиха хором тремя головами сразу, — мы тут будем жить и показывать всякое интересное. И чай, конечно, любим, спасибо большое, особенно если с мёдом.
Путники шли вдоль поля, над которым возвышалось чучело, черные глазницы смотрели пустотой.
-Гавр, смотри какое страшилище, и зачем его Калиб так близко к дому поставил, а не как все, на середину поля?
Чучела будто нависло над кукурузой, из рукавов грязного, длинного заплатанного пальто вылезли отростки корней, похожих на уродливые руки с когтями, на голове была надета соломенная длиннополая шляпа, скрывающая лицо, под шляпой свисали белёсые, тонкие, отростки, похожие на волосы, низ пальто скрывала кукуруза.
Спрыгнув на пружинистый полог влажного мха, я запрокинул голову. Падение пробило в плотных, истекающих изумрудным светом кронах колодезную брешь. Как снаряд, протаранивший свод затерянного храма. Это был единственный видимый путь — ни тропы, ни просвета в сплетающейся зелени, ни, тем более, человеческого следа. Дыхание сонных джунглей колыхалось вокруг, омывая дурманящим жаром, плеск и шёпот воды звучал всюду, шелестел на разные голоса. Вдалеке какая-то птица выводила низкую, дикую, гипнотическую трель. Звук нарастал, маня, путая мысли.
""— Да! А стражники! Они его не выдворили, а стоят, точно куклы. Из лошадиного рта туман ползёт! Вот жуть-то! — добавил испуганно озираясь — Они все одержимы… Надо доложить Мантигору!
— Погоди, — остановил паренька Ирв. — Я должен сам это увидеть.
Они заспешили по коридору, выскочили в галерею внутреннего двора и замерли. Слева и справа от донжона — центральной башни — стояли люди. Они напоминали восковые скульптуры: бледные, с пустыми стеклянными глазами, смотрящими вверх. От их ртов, словно посреди лета ударил мороз, исходил пар. В центре толпы, полководцем, верхом на коренастой лошади, восседал Кив. Или это был уже не он? Внутри тучного тела что-то двигалось, из глаз лились огненные слёзы.""
Сцена, изображающая Кейн и Спектра на пути к поселению. Спектр получает информацию о племени Кейн через специальное устройство ориентир, Кейн склонилась к воде.
Потом метали копья, ножи. Тенори попал копьем одной твари прямо в грудь, той, что стояла ближе всех и хорошо была видна в свете факелов. Лойо невольно содрогнулся, вспоминая – копье Тенори вонзилось в нее с чавкающих звуком, словно в болотную топь. А она просто вынула его и, наклонившись, аккуратно положила у своих ног.
Заговоривший с ним был похож на огородное пугало – рыжие патлы, связка ключей на шее, смятый цилиндр, приподнятый в приветственном жесте, байкерская куртка и грязные джинсы с десятком заплат. Возраст на вид определить было совершенно невозможно. Он стоял, опираясь спиной на фонарный столб с часами, возле невысокого краснокирпичного здания, окна которого были забиты досками.
Один за другим жители деревни кидались за стаей и становились ее частью, преображаясь в диких зверей. Время страха закончилось, Лес подарил им возможность сражаться. Призрачная плоть наваждений становилась дымом от ударов лап, пропадала в оскаленных пастях. Имоджена встала с Арленом плечом к плечу. Рядом торжествующе завыл Фелан.
Постаревший Зеленый Хранитель молчаливо наблюдал триумф волков. Он уступил дорогу следующему поколению. Последние листья сорвались с опущенных ветвей — и по Лесу разнеслась тихая песнь. Почти неслышная, неуловимая, точно рассеянный среди облаков звездный свет. Размытые, мерцающие образы людей возникали у Зеленого Хранителя, и их голоса звучали в унисон.
Здесь были и родители Арлена и Фелана. Однако братья не слышали их — они продожали сражаться.
С востока приближался, нарастая, странный гул. Удивление, недоумение, возмущение и бешеная ярость слились в подобие громовых раскатов. «Знак! Знак от Незримых!»
Сначала появились глаза, пустые и огромные, затем уродливая голова. На месте следов от попаданий клоками начала расти чёрная шерсть, на месте выбитых дробью зубов — тонкие звериные клыки. Одежда порвана, плоть покусана выстрелами.
Баронесса лежала на голых камнях, окровавленная, неподвижная. В сумраке комнаты на белой рубашке крупными кляксами темнела кровь. И было что-то еще…
Весь пол клетки был покрыт перьями. Белоснежными перьями, в россыпи кровавых брызг. Потревоженный шагами воздух поднимал их, кружил над полом, они прилипали к одежде… словно издалека раздались шаркающие шаги слуа, скрип двери.
Летняя ночь, на небе – полная и очень яркая луна. Среди большого сада, в изобилии снабженного дорожками, газонами и беседками, стоит дом. Он достаточно велик и достаточно причудлив. Одна половина дома ярко освещена. В другой горит единственный огонек. Если бы воспитание позволяло нам заглядывать в окна (и если бы мы умели летать, поскольку это окно находится на третьем этаже), мы увидели бы приятного молодого человека, делающего наброски в блокноте при свете свечи. За его спиной на мольберте притаилась картина, но разглядеть ее в темноте нельзя. Это окно будет долго еще светиться после того, как все огни на второй половине погаснут. Затем уснет и оно, а коридоры большого дома наполнятся зловещими шагами, шорохами и тихим, сдерживаемым смехом.
Крылья поднялись, встретились, опустились. Бабочка облетела палату и забилась о стекло неоткрываемого окна.
Я надела венок на голову, протянула руку и жестом изобразила, как распахиваю окно:
- Лети!..
И бабочка выпорхнула сквозь стекло на волю.
Первый сорвался с места мгновенно, я едва не соскользнула и в панике зашарила по ровной шее, ища, за что бы удержаться. Покосившись назад, дракон вырастил прямо передо мной пару шипов. ... Ветер дул со страшной силой, в ушах свистело, я прижалась к чуть тёплой чешуе, но пальцы и уши всё равно мёрзли. Драконы поднялись, наверное, на километр, выше не стали, опасаясь совсем застудить нас. Я попыталась посмотреть на землю – одна чернота да непрерывно мигающие огни, и ничего не различить
...Не успел официант принести заказ, как она вошла в полутёмный зал в сопровождении неизвестной Энрику девушки.
Незнакомка сразу же приковала к себе мужское внимание. Уже в силу того, что её наряд был смел и крайне необычен. Короткая кожаная куртка с накладными карманами, застёгнутая на все пуговицы, кроме верхних двух, туго обтягивала стан, открывая воротник грубой на вид блузы. Узкие, почти до неприличия облегающие штаны заправлены в высокие сапоги с обилием блестящих пряжек. Волосы, за исключением длинной, зачёсанной направо чёлки, убраны под шляпку с высокой тульей и короткими, загнутыми вверх полями. А на самой шляпке красовались очки-гоглы с замутнёнными стёклами.
Энрик встал, машинально поправляя и без того безукоризненно стоящий воротник парадного форменного сюртука. И почти что с усилием перевёл взгляд с незнакомки на Лаису, одетую в скромное коричневое платье с вышитым передником и белой блузой под горло.""
...
""Стройная фигура, которую лишь подчёркивали её экстравагантные наряды. Зелёные глаза с огоньком хитринки, едва заметные веснушки на лице с высокими скулами и милыми ямочками на щеках. Немного вздёрнутый нос и очаровательные маленькие губы, которые умели растянуться в совершенно невероятную улыбку.
Палач встает сбоку от плахи, отточенным жестом поднимает клинок.
Совсем скоро она освободится.
А что будет с человеком, убившим ангела?
Казнь – не убийство.
Палач – не человек.
Клинок с глухим воем описывает короткую дугу. Лезвие, что на кромке тоньше волоса, проходит плоть, как воду, вгрызается в неподатливое дерево плахи, отдает ломкую дрожь рукам – знак смятения и надрыва. Палач видит, как в этот миг широко распахиваются над согнутой спиной сияющие белым крылья. Дункан Калланмор стоит, закрыв глаза. В тенях слуа воет от восторга.
Только не слышно, как падает в корзину голова.
Драконица медленно обернулась, поводя красивой, несмотря ни на что, такой красивой головой, сделала несколько задумчивых шагов, нагнула шею… Ник перестал даже дышать: самка фобозавра, живая, всамделишная как минимум ровно настолько, чтобы уничтожить его и не заметить, была от него так близко, что, будь он самоубийцей, он мог бы протянуть руку и коснуться её чешуйчатого носа, ровнёхонько промеж глаз… расположенных так, что она сейчас в упор его не видит, потому что он стоит прямо перед ней…
Маленький Великан, что забрал меня, ни на кого больше внимания не обратил.
Видимо, он еще не знал обрядов своего народа. Великанчик нес меня в руках,
улыбался, гладил, вдыхал мой аромат. Это было страшно, странно и приятно одновременно.
Посовещавшись, Мышки полезли на стену сами. Монеты пришлось передавать по цепочке.
Смерть барона и обращение дракона в поверженного рыцаря.
""Барон хотел вскочить и тут же бежать прочь, но колени снова подогнулись, и он рухнул на прежнее место. Отнявший волю страх держал его крепче чар и цепей.
– Гляжу, ты не спешишь меня покидать. И правильно. То, что ты сейчас узришь, не видел ещё ни один смертный на моей памяти… А она немногим моложе этих гор.""
""Левую руку де Ломбреда, в которой он сжимал злополучный пергамент, внезапно обожгло. Вскрикнув, он увидел, как испещрившие его символы на краткий миг расцветают огнём, а затем договор осыпался в пальцах горячим жирным пеплом.
Дракон прервал свою речь. Слегка склонив голову набок, ящер наблюдал за тем, как человек какое-то время нелепо отряхивает ладонь. Затем его пасть растянулась в подобии жуткой улыбки. Толстый, усеянный шипами хвост ударил из стороны в сторону.
– Всему на свете приходит конец, барон…
Де Ломберд готов был умолять и унижаться. Он даже открыл рот для первой просьбы, но вдруг почувствовал слева в груди острую, сильную боль. Невнятно вскрикнув, он повалился ничком на каменистую землю. Свет перед глазами начал стремительно меркнуть, и немолодой, обрюзгший мужчина успел порадоваться, что остроты драконьих зубов ему испытать не грозит.
Ничего из того, что произошло дальше, барон уже не увидел.""
""Гость отставил кубок в сторону и поднялся.
Человеческий век слишком короток, и надо было успеть сполна насладиться его нехитрыми прелестями, прежде чем Великое Яйцо снова выпустит в мир дракона.""
А когда по венам побежал белый лунный огонь, в зал вошла Плясунья. Повела плечами – и Питер вышел из-за портьеры, будто так и надо, и две пары закружились в танце.
Дома Горислава сложила припасы в уголок и перекусила самым большим орехом. А потом села смотреть телевизор. Но вместо фанеры и пыли увидела маленькую трёхголовую паучиху, которая успела украсить телевизор изысканной паутиной, и теперь вязала свитер с оленями.
Кай, сощурившись, притягивает к себе пылающий комочек. А потом поворачивается к блондинке. В его протянутой руке лежит кулон в форме изгибающегося дракона. Серебряный, как и иллюзорные звезды у них над головами
— М-м-м… — Де Бреноль растеряно смотрел на доску. На первый взгляд, он по-прежнему имел большое преимущество, но, если просчитать чуть вперёд — позиция вдруг оказывалась проигрышной. И доводы джинна, и игра требовали внимания, но думать обо всём сразу не получалось: он оказался сбит с толку.
— Я дал тебе то, чего ты желал. — По воле джинна снятый с доски белый слон поднялся в воздух и завис перед лицом де Бреноля. — Твоё сиюминутное желание сбылось: ты выиграл у меня фигуру. Но проиграл партию.
— Ещё нет, — сказал де Бреноль, сделав единственный ход, показавшийся ему приемлемым. Слон кувыркнулся в воздухе.
— Да! — возразил джинн и двинул ферзя в атаку. — Но, быть может, в следующий раз ты будешь играть умнее. Желание не есть нужда в чём-то; и наоборот. Только дурак может думать, что добро — в бесконечном потворстве чужим желаниям, а счастье — в потворстве своим. Не всякий мудрец понимает, в чём истинная его нужда… Во всём необходима мера: тебе, волшебнику, следовало бы твёрдо знать это.
— Погуляй, — его толкнули, не грубо, но сильно, отвесили легкий пинок. – Погуляй, Лойо, пообщайся с предками. И возвращайся к нам.
Он неловко повернулся, оглянулся на темные фигуры – трое уже отвернули от него свои лица-маски, поднесли к свирели к губам, барабанщик продолжал отстукивать ритм.
Лойо огляделся. То ли вечер, то ли раннее утро – промозглая серая стынь. Вокруг костра сплошной стеной – лес. Сумеречный, неприветливый. Ему совсем не хотелось идти туда, но они ведь сказали: «Погуляй»… Он стиснул зубы и двинулся вперед. Побрел медленно, раздвигая руками ветви. Потом вспомнил, оглянулся на костер. Что такое? – огонь казался маленькой искоркой, мерцающей вдалеке. Как же так, он же сделал всего несколько шагов…
попытка представить как могла бы выглядеть обложка к рассказу.
...Рыцарь старался изо всех сил, и повозка очень быстро набирала скорость. Держась чуть выше
развевающихся перьев, дракон не отставал. Быстрее, еще быстрее, еще, на бешенной скорости повозка
вылетела за край обрыва…
– Придется рисовать Плясунью… – пробормотал Питер им вслед вполголоса, но Учитель расслышал.
– Что вам известно о Плясунье? – требовательно спросил он, врастая в пол несмотря на попытки тетушки сдвинуть его с места.
– Она пляшет, – улыбнулся художник. – Я иногда вижу ее здесь в лунном свете.
– В лунном… Ага! Поэтому у вас окна без занавесей?
– Ну конечно, – серьезно кивнул Питер. – Она ходит только по лунным дорожкам.
Первая же собака сбивает с ног, я только чудом умудряюсь поцарапать ей нос. Она отскакивает, а на меня бросается вторая, не давая подняться с ног. Бью ее второй лапой, но удар приходится вскользь, и вместо того, чтобы оторвать твари голову, я лишь отгоняю мерзкое животное. Плохие собачки! Плохие! Третья шавка хватает меня за плечо, разрывает мягкий плюш и намертво цепляется в лямку рюкзачка. Дура! Ловко вскрываю ей горло и отпихиваю агонизирующий труп к остальным блохастым тварям. Посмотрите, как вы меня испачкали, суки!
Аннотация к рассказу: Здесь белые сны меняют мир, а черные убивают - давая сновидцу волшебный камень, исполняющий желания. Но какое желание оправдывает гибель односельчан, и может ли что-то спасти душу Черного сновидца?
От крыши крыльца, отделилась тень, вырастая на два с половиной метра в высоту, тень с лёгкостью спрыгнула в лужу, на землю, рядом с миротворцем. Её пальто было изорвано, развивая, подхватываемые порывом сильного ветра лоскуты одежды и белые, редкие, длинные волосы. Вспыхнула молния. Черный, шершавый череп блестел от дождя, кисть широкая, тонкая и острая, как вилы, сжималась и разжималась, издавая щелчки суставов, в правой руке он держал железную, ржавую, часть косы.
Одновременно с гончей мы видим цель: толстяк в дорогой куртке с меховой оторочкой и зелёных штанах, облепивших ноги...... Волосы, накрученные и подвязанные в куцый хвост тёмной лентой, выглядят грязными от обилия сероватой пудры......Следую в отдалении за спиной нашей цели..... И, будто подарок свыше, он сам сворачивает в затопленный крылечками в ажурных рамках переулок. Гончая, как приклеенная, идёт по пятам, скалится и полыхает синим...... Но, я уже вижу, что ни оружие, ни ищейка не успевают.Темная субстанция отделяется от человека и всасывается в стену дома. Тело же, опутанное прочной верёвкой, шатаясь, гулко оседает на мостовую.
Я вскочила с лавки, метнулась к кровати и, выбросив вперед правую руку, сгребла тварюшку за шиворот. Каспар нашарил на столе свечу и огниво, трясущимися руками поджёг фитилек. Довольный собственной шуткой и произведённым эффектом домовик наконец принял свой «родной» облик – невысокого мохнатого мужичка с густой окладистой бородой до колен. Хельма поперхнулась криком и умолкла – то ли впечатлилась истинным обликом домового, то ли сорвала наконец голос.
В огненных отблесках её изрядно потрёпанное платье медового цвета казалось красноватым, выбившиеся крылья обернулись вокруг хрупкой фигурки. Глядя на них, Хоба впервые подумал, что ей наверное, очень больно.
Хозяйка улыбнулась. Улыбка у неё, надо сказать, была очень обаятельная, с ямочками на пухлых щеках.
– Меня зовут Эмилия. Можно просто Эмма. А ты кто такой будешь?
И вот тут я впервые задумался над этим вопросом. Действительно, а кто я вообще такой?
Ситуация оказалась несколько щекотливой: вроде как невежливо не ответить на вопрос, а с дугой стороны – что отвечать-то?
– Э-э-э… н-ну… я этот… монстр! Чуланный.
Эмма улыбнулась ещё шире, показала ровные белые зубы.
– Это я и так вижу. Имя у тебя есть?
Тут у меня аж глаза из орбит полезли от усердия, так старательно я вспоминал, есть ли у меня имя. Но ни просветление, ни озарение, как на зло, не наступало.
– М-м-м… Монстр? – прозвучало как-то жалобно и вопросительно.
Ведьма рассмеялась. Получилось это у неё так заразительно, что даже я пару раз неуверенно хихикнул, дав в конце петуха.
– Ну, не хочешь представляться, и не надо. Но называть тебя как-то я же должна. Монстр – слишком сурово и даже местами солидно. Тем более что у меня тут, кажется, завелся один такой, – Эмма перестала улыбаться и слегка нахмурилась. – Буду звать тебя Монстрик. Теперь осталось решить, что с тобой делать.
– Делать? – переспросил я, внутренне холодея. Даже не успел обидеться на «монстрика». Хотя стоило бы.
– Да, – подтвердила Эмма, – делать. Ты, я так понимаю, решил тут поселиться. В общем, ничего не имею против – часто сдаю комнаты желающим. Хочешь снять этот чулан?
– Снять? – опять глупо переспросил я. Вообще это был очень неожиданный поворот событий. Вот вы когда-нибудь слышали, чтобы монстры что-нибудь у кого-нибудь снимали? Ну, кроме скальпа, я имею в виду.
– Именно. То есть, я разрешаю тебе тут жить, а ты мне за это что-нибудь платишь. Ведь ты же не думаешь, что я позволюошиваться у меня в доме кому попало да к тому же безвозмездно? Но, – Эмма окинула меня пытливым взглядом, – я так понимаю, что платить тебе нечем.
Я задумался.
В принципе, я мог сейчас совершенно спокойно уйти и поискать другой дом. Без ведьмы. С чуланом, за который платить не нужно. Однако тут имелось целых два «но». Во-первых, этот домище мне ужасно понравился. Едва ли удастся найти что-либо подобное. Если я и сумею это сделать, то очень не скоро. А во-вторых… Так ли легко уйти от ведьмы, особенно если ты ей уже попался?
Денег у меня, в самом деле, не было. Да и зачем они монстру? Значит, нужно прикинуть, что можно Эмме предложить. Не так уж много, по сути. Только то, что я действительно хорошо умею.
– Гм, ну я могу пугать… скажем, непрошенных гостей. У тебя ведь они бывают?
– Обычно с такими я и сама справляюсь, – ответила Эмма, и на добродушном лице её на миг проскользнула тень чего-то далёкого, жутковатого и потустороннего. – Но, думаю, что могу перепоручить эту обязанность тебе.
Ведьма нагнулась и протянула мне ладонь. Я осторожно пожал её, выдавив застенчиво-зубастую улыбку.
– Вот и славно, – Эмма выглядела довольной.
Фея ещё дрожала. Но, бережно сложив изломанные крылья, вскинула тонкие руки и закружилась, сначала медленно и словно неуверенно, затем всё быстрее и быстрее. На мгновение она превратилась в размытый золотистый вихрь, потом резко остановилась и стала отбивать замысловатый ритм нежными ножками. Подпрыгнула, изящно вывернув стопы, потом ещё раз, повернувшись в воздухе вокруг своей оси, и снова вернулась к ритму. В огненных отблесках её изрядно потрёпанное платье медового цвета казалось красноватым, выбившиеся крылья обернулись вокруг хрупкой фигурки. Глядя на них, Хоба впервые подумал, что ей, наверное, очень больно.
Что-то неуловимо изменилось в пространстве пещеры. По стенам дико носились тени, воздух, до того спёртый и тяжёлый, посвежел. Потрескивание костра переплеталось с шелестом, который издавали крылья и платье феи, прямо из камней рождались неведомые звуки. Тролль зашевелил ушами и прислушался. Так и есть: далёкий колокольчатый смех, удивительные голоса, пронзительная песня неведомого музыкального инструмента, а ещё… барабаны, кажется? Он слышал подобное очень-очень давно. Наверное, это магия фей.
Красный, говоришь… Я с усмешкой стащила с шеи бусы. Дешёвые, в прошлом году на ярмарке выиграла. Домовые – они красное любят, а с этим мне подружиться надобно.
–Держи, – протянула я домовому безделку
Попав в ментал Кая, Дэн видит поле, полностью усеянное нарциссами и Тайлирин. Она говорит что его любимая, Лин, это лишь образ, который на создала так как является мастером иллюзий. У Дэна на руках исчезаен Лин и остается только Тарилин, влюбленная в Дэна давно. И ее стальные глаза пронзают его.
""Вот тогда-то и случилось у меня столкновение с метёлками для пыли. Совершенно неугомонные паршивки! Набросились на меня всей стаей – а было их там штуки четыре, не меньше – и давай мордовать. Прямо посреди нашей потасовки на меня еще сверху спланировала связка вороньих перьев и устроила зверский щекотун. Я выл, катался по полу, хохотал и ругался.
А потом отворилась дверь и строгий женский голос спросил:
– Что это тут происходит?
Метёлки разом присмирели и шустро убрались на свою полку. Связка вороньих перьев шмыгнула за обувную коробку и застенчиво оттуда выглядывала. Я валялся, скрючившись, на дощатом полу и жмурился на яркий свет.""
""– А! А я знаю. Знаю, кто ты. Кукушонок. Подкидыш судьбы, хе-хе! На-ко, выпей, дружочек. А то у тебя аж губы спеклись.
Мальчик открыл глаза и увидел, что старичок протягивает ему пузатую, выдолбленную из дерева бутыль, заткнутую пробкой. Бутыль была зажата в старческой руке искалеченными, сросшимися и странно изломанными пальцами.
«В одном пальце не может быть столько суставов» – с ужасом подумал Кукушонок, глядя на страшную руку. А потом осторожно принял из неё бутыль.""
Хищник с наслаждением рвал добычу и глотал куски тёплой плоти. Вдруг он обмяк и повалился на траву. Из пасти вывалился язык, раскрасив зелень кровью. Волк царапнул почву задними лапами и замер в неподвижности.
Полчаса спустя из-за кустов вышел Итон. Он перестал сутулиться, лицо приобрело властное выражение. На его голове красовалась шляпа, что ещё хранила тепло волчьих ушей.
Он уселся на землю рядом с Люпусом и положил руку тому на лоб.
– Ты же понимаешь, я не мог вечно оставаться твоим слугой, – немного виновато сказал парень, поглаживая волка между ушами.
В глазах зверя полыхала бессильная ярость.
– Не беспокойся, я не допущу для тебя позора обратиться жалким зайцем. Великий алхимик не достоин такого конца. Тебе удалось создать быстрый яд без вкуса и запаха, что не распознал даже чуткий волчий нос. Подвела тебя собственная природа, ведь волки доверяют членам стаи. А меня ты считал хоть и младшим, но членом своей стаи.
На востоке забрезжил рассвет. Итон скривил рот в змеиной усмешке и проговорил:
– Говорят, человек это самый страшный зверь.
В жёлтых глазах волка отразился блеск кинжала.
...обмякшее тело сидело почти ровно, чуток склонив голову на бок, скованные ноги в сторону, руки в наручниках на коленях...
...Мне ничего не оставалось, кроме как приступить к работе. Начал с построений, руки периодически вздрагивали, отчего оси и контуры порой плясали...
А когда по венам побежал белый лунный огонь, в зал вошла Плясунья. Повела плечами – и Питер вышел из-за портьеры, будто так и надо, и две пары закружились в танце
Все так же ухмыляясь, они придвигаются ближе, садятся по обе стороны от Михаила, склоняются к его ушам и шепчут в них правду о будущем. О грядущем нашествии, о падении городов русских, о пламени и плаче, что охватят землю от края до края. О громадной, богато украшенной ханской юрте и двух кострах по обе стороны от её входа. О черном идоле, поганом рогатом идолище, возвышающемся над кострами и требующем поклонения. Об острой стали и не менее острой боли. Скоро рассвет. Молится Михаил.
Клад пра-прадедушки требовалось забрать из подвала и доставить на половину Питера, где и припрятать на черный день под отстающей половицей в мастерской. Однако в подвале возникли сложности. Золотые монеты (четырнадцать штук – совсем мало, как уверяли Шесть Грустных Мышек) были спрятаны в потолочной балке. А Щель, невзирая на свой бродячий характер, была всего-навсего Щелью-в-Полу. Она попыталась было с разгону вползти на стену, но быстро шмякнулась обратно. На каменный, между прочим, пол, пробираться по которому намного труднее, чем по половицам. А ей ведь еще ползти в другое крыло, на третий этаж с тяжелым грузом! И Щель-в-Полу продемонстрировала Шести Грустным Мышкам ушибленный бок.
Посовещавшись, Мышки полезли на стену сами. Монеты пришлось передавать по цепочке.
Мы вдвоём наведались в оранжерею.
Вернее, сначала Эмма предусмотрительно заглянула в чулан и долго меня оттуда выковыривала.
– Ну что, Монстрик, рассказывай, что там ночью было, – сказа ведьма, пытаясь отодрать меня от швабры. Швабре, кстати, тоже не нравилось, что я её так страстно обнимаю. Так что она оказалась на стороне Эммы и вдвоём им, в конце концов, удалось меня отцепить.
Ведьма ухватила меня поперёк туловища и понесла мимо кухни и гостиной в оранжерею. Я болтался у неё на руке печальной тряпочкой и тоскливо провожал взглядом удаляющийся уголок холодильника.
– Чупакабра какая-то, – запоздало ответил я.
Эмма отрицательно качнула головой.
– Чупакабру легко опознать. Они довольно большие, серые и весьма пугливые. Почти как ты.
Ведьма лукаво подмигнула. Я бы покраснел, но вообще-то мне было не стыдно.
– И они пьют кровь животных, чаще всего крупных копытных, на людей, монстров и комнатные растения не нападают. Разве только, если заражены бешенством. Тогда уж да – на всех без разбору.
– Оно сожрало мышку! – возмутился я.
Не то чтобы я был ярым защитником мышек или пацифистом или особо впечатлительной на всю голову особой, просто… Оно сожрало мышку! Прямо у меня на глазах! Сожрало своей огромной мерзкой круглой зубастой пастью!
Я, конечно, внешне тоже не очень душка, но та тварь…
Меня передёрнуло.
Мы, тем временем, уже вошли в оранжерею. Эмма остановилась перед вазоном почившей в бозе ипомеи и посмотрела вниз. Я тоже посмотрел. И не поверил своим глазам.
Мышка была в ловушке. Не растерзанный окровавленный трупик, а вполне себе целая мышка. Она сидела к нам спиной совсем неподвижно, а рядом валялся недоеденный кусочек сыра.
Эмма нагнулась и отперла ловушку. Мышка не шелохнулась.
Ведьма осторожно запустила руку внутрь – никаких попыток увернуться со стороны мышки – и ухватила серое тельце. Подняла.
На нас уставилась пара стеклянных бусинок-глаз. Из маленького уха торчала соломинка.На ладони у Эммы сидело чучело мышки.
Вечная стояла в пяти шагах, она была такой же, какой он её запомнил десять лет назад: маленькая девочка, еще совсем ребёнок, не старше того мальчишки, которого он видел в своём последнем видении. Из прямых волос цвета высохшей листвы, которые обрамляли ангельское личико, торчали чёрные беличьи ушки с кисточками. На хрупкое тельце накинута простая льняная рубаха, маленькие ножки босиком стояли на земле. Глаза Вечной были закрыты, но Нэй знал, что она видит его.
Отныне и навсегда, один из многих символов города – долговязая, похожая на ощипанную ворону, в старой джинсовой юбке с подолом из пёстрого рванья, с железной коронкой на нижнем левом резце, неизменно толкающая перед собой детскую коляску, в которой вместо ребенка плещется горе.
Она спускалась по ступеням, шатаясь, величественная и пугающая в своём чёрном платье с длинным шлейфом и антрацитовой короне. Королева проделывала руками сложные пасы, и её глаза-звёзды разгорались всё ярче, превращая ночь в пылающий белый день.
Портрет девушки из автосалона набухает, впитывая алкоголь, запах спирта лезет в ноздри. Я сажусь на колени и чиркаю зажигалкой. Раз искра, два… на три загорается пламя. Такой тёплый на этом морозе огонёк. Я защищаю его от ветра ладонью и подношу к бумаге.
Красные языки поднимаются на полметра, горячий воздух уносит чёрные хлопья пепла вверх. Я вижу, как на объятом огнём лице открываются глаза. Они живые и смотрят на меня, черно-белое изображение губ меняется, девушка улыбается.
Я чувствую, что вместе с режущим глаза дымом и гарью в небо улетает что-то ещё…
Душа?
Я слушала и посмеивалась в рукав. Гаркуша подливал нам настойки. Светила луна. С того конца села доносились нестройные рулады. Это кобольд с домовым сидели на открытом окне и, обнявшись, горланили песню.
– Вот снова ты, – это голос фомора, резкий, скрипящий.
Фомор сидит, прислонившись к столбу, на расстоянии вытянутой руки от ржавых прутьев виселичной клетки. Прутьев, которые разделяют его и палача. Вдали, в гаснущем свете дня еще можно различить удаляющиеся фигуры в клетчатых пледах. Суд был скорым. И жестокость людская не оправдывалась его приговором. Что двигало ими? Страх перед чужаком? Ненависть к его знанию?
Едва ли. Ведь у людей всегда, в любом деле, есть виноватый. Даже, когда нет вины.
– Ты ведь не убивал барона, – задумчиво сказал фомор, назвавшийся Францем. – Что им в твоей казни?
– Не знаю.
Франц издает похожий на хрюканье смешок:
– Они считают, что своими договорами держат нелюдей в узде. Но договора нужны, чтобы сдерживать их, а не нас. Мы знаем свое место в мире и ту долю, которую от него получаем. Но человеку в мире нет места – и, неприкаянный, он меняет все вокруг себя в непостижимом беспорядке, который в слепой ограниченности мнит единственно верным порядком. Но и сам он не в состоянии познать свой порядок. Ведь для человека нет доли достаточной.
Палач прислоняется к прутьям пытаясь вместить свое стонущее от побоев тело в узком пространстве клетки. Хотя… уже не палач. Больше нет. Сейчас можно было бы снять маску, снова стать человеком…
Он улыбается фомору:
– …и нет договоров нерушимых.
Или умереть иным.
Затем дракон осторожно, чтобы не задеть убитого похожими на кривые сабли когтями, переступил через него и в единый миг оказался возле барона. Громадная, усеянная роговыми наростами морда приблизилась, и вскоре едва дышащий от стиснувшего грудь леденящего обруча де Ломбред видел перед собой лишь светящийся ярко-оранжевый глаз с вертикальным зрачком.
Релия сидела на дереве, как большая белая летучая мышь и смотрела на него, почти не мигая. Серебряные прожилки тускло мерцали на ее теле в багровом полумраке.
Ноэль и Ирен - покровители, которые помогают воюющим сторонам в различных мирах.
...Вот, например, старая добрая Фикса, не бывшая, однако, на самом деле ни старой, ни доброй – она одевалась в вещи с чужого плеча и возила с собой горе в детской коляске…
Питер зашел в мастерскую и с удивлением уставился на царящий в ней разгром.
– Сэр Дворецкий! – крикнул он. – Что здесь случилось?
Старый Дворецкий возник за его спиной, оглядел опустевшее поле боя и пожал плечами.
– Видимо, как обычно, – ответил он. – Призраки, сэр…
...Открылась дверь, и куклы, как одна, расступились, нагнулись в поклоне. И я увидел её. Марион шла мимо склонившихся подданных. Да, именно подданных, потому что она выглядела, как королева. Темно-синее платье в пол, замысловатая прическа - и глаза. Холодные, мертвые, старые, как мир.""
Краткое описание обстановки: действие происходит в огромной зале с мозаичным полом, в высокие окна льется свет, куклы одеты в разную одежду, словно сбежали из костюмированного фильма..
Мышка в ужасе пискнула и лишилась сознания. Личина исчезла в считанные мгновения, и на ее месте разлилась тьма. Гладкая шелковая тьма с жадно развернутым ртом.
Питер высунул голову в коридор, чтобы убедиться, что его посетители уже спустились в столовую. Потом закрыл дверь.
– Вылезай, можно!
Из шкафа выбралась Вероничка.
– Надо же, мышек она запомнила!
– Я же просил тебя – не рассказывай ей ничего!
– Не могу, Питер, – девочка сделала жалобные глаза. – Они придумываются, и меня так и тянет их выболтать….
– Помнишь, я тебе говорил про ямку в земле?
– Я уже взрыхлила все горшки с фикусами, – прыснула Вероничка. – Теперь я рассказываю истории не в ямки, а в щели между половицами. Притворяюсь, что у меня шнурки все время развязываются… Что я могу поделать, если все время их придумываю? Пока я у тебя в шкафу сидела, я еще две записала.
В центре клетки, где не было ни лежака, ни даже подстилки, сидела на коленях женщина в белой рубахе, с прямыми черными волосами. Ее тонкие руки лежали на бедрах, а голова была низко опущена – так, что за волосами нельзя было рассмотреть лица...Что-то мягкое, едва ощутимое, коснулось ладони Палача. Опустив взгляд, он увидел, что на руку опустилось крохотное белоснежное перо. Секунду он, как зачарованный, разглядывал его – пока не почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд.
Страж моста тролль Хоба видит на своём мосту маленькую крылатую фею.
Проиллюстрирован отрывок, где мишка находится на чердаке какого-то притона.
...старая добрая Фикса, не бывшая, однако, на самом деле ни старой, ни доброй – она одевалась в вещи с чужого плеча и возила с собой горе в детской коляске.
...
«Ну что, хлебнём горя?» – говорили друг другу порой какие-нибудь смельчаки и, согласившись, шли искать Фиксу. Она никогда долго не оставалась на одном месте, в одни вечера сидела под заклятым мостом, в другие – на площади, а иногда – у памятника Пустоте.
— Уродился Кощей Бессмертный на далёкой звезде Крах. И не звался он Бессмертным тогда, это в Царстве Тридевятом имеют наклонность дурную всему прозвища приписывать. А там…. Там я был просто кощеем. Там все жители звались кощеями, как люди на земле. Ты только представь себе, Мрак, вообрази! На одной звезде жили лишь одни кощеи. И не было иной жизни. Сухая и грубая была планета Крах. Только камни да песок. Я и поселился-то в Горах потому, они так напоминают мою вотчину.
