Девушка удаляется, и мне, «яку», становится сложно улавливать её мысли. Переключаю внимание на Петра Пчёлкина: молодой пилот обходит по кругу и осматривает меня, а потом садится в кабину и продолжает проверку. Мотор мой снова звенит, и я весь дрожу от нетерпения — так хочется подняться в воздух. Наконец выруливаю на старт — а за мной готовятся другие «яки». Кричу радостно: «Дадим прикурить „мессерам“, братцы? Пожжём „юнкерсы“?!» — «Пожжём! Пожжём!» — бодро откликаются грозные боевые машины. А я уже мчусь по взлётной — и колёса отрываются от полосы…
Далёкий гул на шоссе — шум моторов усиливается: в грузовиках — вражеская пехота, а следом ползёт бронетранспортёр. Немцы всё ближе. «Пчёлкин! — Пилот не слышит, но я зову с отчаянием: — Пчёлкин, фрицы!». И улавливаю мысли лётчика: его унты уже грохочут по настилу мостика, Пчёлкин поднимается по ступеням лестницы, — с Аней Акишиной на руках! Деревня раскинулась по двум сторонам оврага, а поле широким клином спускается от крайних домов к шоссе: не увидеть меня нельзя, я — как на ладони. Заметив советский самолёт, немцы останавливаются. Сперва они в недоумении, но придя в себя, выскакивают из машин, а бронетранспортёр устремляется вверх по косогору. ...Там, под створками охлаждения мотора, красуется живописное изображение крупной пчелы с длинным жалом или, может, мохнатого шмеля? Сразу и не разберёшь. Вид у насекомого необычайно комичный: и пчела эта лапой показывает кукиш врагам, — такой вот собственноручно нарисованный Пчёлкиным ответ фашистам — их агрессивным кошкам-ягуарам и кровавым тузам, намалёванным немецкими асами на фюзеляжах «мессеров».
Меж вздыбленных бугристых корней, которым уж было тесно под землёю, восседала сама чародейка Астрэйа, величавая как звёздная ночь и прекрасная как последний всполох заката".
Она держит в руке прядь своих волос и думает "- Куда ж мне повязать локон свой? ". Ворон Абракс ждет, что Астрэйа огласит свою мечту.
До Власого древа оставалось недалеко. Но уже тускнела чернота ночи, небосвод терял блеск звёзд и скор был последний час до рассвета. А ветер, будто почувствовав близость утра, разъярился сильнее прежнего, ломая сучья и пригибая деревья. Уж совсем близко кедры-великаны, а за ними Власое древо, а никак к ним не подступиться. В отчаянии Астрэйа призвала всю свою силу, что ещё была при ней, и чары откликнулись на её зов. Развела волшебница руки и свет чистый и холодный, подобный звёздному сиянию, вырвался из них. Встал как вкопанный ветряной шквал, не было ему хода, бился он о невидимую стену, да никак не мог одолеть волшебство Астрэйи.
Отсылка к фразе «Буря в стакане воды... В стакане виски, понимаешь?», в левом кубе льда ведьма Кэйллех Бэр, в правом - красивая Каролина, которой притворялась ведьма, а ниже Рикардо, которого она душит в ванной .
– Буря в стакане воды… Буря в стакане виски… – усмехаясь, бормотал Рикардо по-испански, готовя себе напиток. Лучи солнца весело блеснули в янтарной жидкости, преломились в хрустком льду.
Штормовая ведьма высилась над ним, и волосы её летали по дикому ветру, как рваный белый флаг.
– Запомни: это – моё последнее предупреждение! – каркнула она. – Не смей. Никому. Обо мне. Рассказывать!
Синяя, как у мертвеца, ладонь сделала отвращающий жест. Фотоаппарат, который вынесло из машины вместе с Рикардо, взмыл ввысь и обрушился на землю, чтобы разбиться вдребезги.
Она захлебнулась в волне музыки, поэтому она здесь, на глубине озера эмоций.
Когда ей это не удалось, просто прикрыла глаза, не позволяя пролиться прихлынувшим к векам слезам.
Какая глупость – плакать из-за этой ерунды, когда жить ей осталось так мало!
Гвеневер справилась с собой довольно быстро. Подняла голову, обвела взглядом судей. Все они были сегодня одеты в длинные балахоны и опоясаны витыми шнурами – «верёвками». Молодая женщина усмехнулась. Собравшиеся выглядели бы бедными смиренниками, если бы туники их не были сшиты из бархата и атласа, а «верёвки» – плетены золотыми нитями.
Судьи располагались за длинным столом лицом к ней – восемь из девяти необходимых для проведения судебного процесса человек. По центру сидел седовласый высокомерный старик – Первейший.
…Из ночи в ночь ей снилось одно – как осенними листьями опадают на землю блестящие, отливающие синевой, перья птицы. И на месте ворона появляется её Армель – прекрасный, добрый, любимый…
Она бесконечно говорила ему о любви. И так же бесконечно верила, что однажды сон станет явью. И к её мужу вернутся магические силы…
*
Под окном, у которого во всякий день она подолгу беседовала со своим князем-вороном, сидел белоснежный кот. Глядел на подоконник. Примерялся. Готовился к прыжку.
А чуть в стороне от ступеней, ведущих в дом, ветер носил, закручивая каруселью, несколько чёрных перьев.
Когда ворон возвращался, Гвенифер гладила, касалась губами черной его макушки. Каждый день она говорила со своим "князем". Рассказывала сны.
Майло взял со спинки кресла плед и протянул ей.
- Пойдём лучше смотреть на звёзды. Здесь нет засветки, их здорово видно.
Завернувшись в пледы, они уселись на пороге первого вагона.
-На кого ты учишься? – спросила Пепе.
Небо над ними и правда было таким большим, каким она ещё никогда его не видела. Рельсы бежали вперёд и вперёд, до самого горизонта, и встречались с ним как раз в той точке, откуда тянулся вверх бледный туманный росчерк Птичьего пути.
- На астронома, - сказал Майло и, помолчав, добавил, - Учился.
"То, что в округе не всё в порядке, стало ясно еще до того, как они прибыли в город. Вдоль дороги стояли свежие курганы, попадались поломанные повозки, стрелы, уже ржавеющие мечи, топоры и поломанные щиты, а также повешенные мужчины и женщины, с табличками неумолимого приговора – «мародёры». На западе, ближе к лесу, чадила дымом уже затухающая чёрная куча, которая еще недавно была братским костром для множества павших солдат. Рыцарь даже нашёл плюсы в своем нынешнем состоянии – ни один, даже самый мерзкий запах, его теперь не донимал. Немногочисленный встречающийся люд был тих, запуган и неразговорчив, лишь у одного захудалого мужичка удалось выяснить, что недавно здесь прошло аж две битвы, но кто-кого бил, было не ясно. Тракальский городок встретил их частичной разрухой и опустелостью. Выглядел он не лучше, чем округа: улицы полны грязи и мусора, дома – местами погорелые, местами порушенные; живых почти не встречалось. Даже позитивно настроенный Лорус, в конце концов помрачнел."
На востоке поднималось солнце. По дороге, вздымая клубы пыли, гремели копыта коня. На нем восседал Чёрный Рыцарь, облачённый в воронённые доспехи, с лицом закрытом забралом. На его плече восседал синеглазый Ворон. На груди висел пульсирующий синей искрой, камень. В голубые небеса упирался синий луч, словно одинокий маяк посреди бурного и пенного моря, освещая путь одинокому, попавшему в шторм, судну.
Мёртвый рыцарь не знал, что ждёт его впереди. Не знал, ради чего он остался. Не знал, как скоро может вернуться Око Царства Мёртвых, дабы забрать его в страну чёрных барханов. Но, одно рыцарь знал точно – он движется. А пока есть движение – есть и жизнь.
иллюстрация моего общего восприятия рассказа. На ней изображён главный герой, держащий в руке предмет, отделяющий его от мира мёртвых(символ руны смерти).
– Тебе не придётся платить. Твоё золото чёрное: оно интересно лишь тени моей арки, – отмахнулся Часовщик. – Но я знаю, как помочь твоей беде. Видишь шкатулку с кровавыми разводами на крышке? Я прячу её на самую дальнюю полку, но всякий раз она снова показывается мне на глаза.
– Вы – последний из Часовщиков?..
Девушка была прекрасна, – невыразимо, невообразимо.
– У меня почти не осталось времени, – сказала она, и это было правдой.
Тень арки просочилась в лавку и разочарованно заворчала. Сердце гостьи пылало, словно пожарище, разгоревшееся на поле битвы; здесь поживиться было нечем.
Часовщик знал о людских сердцах многое. Они не скрывали в себе никакой тайны: их можно было пощупать руками, а остановить любое из них было не сложнее, чем часы.
– Понадобится много золота, – после длительной паузы пробормотал Часовщик.
– Я готова на всё.
«Какие горячие, должно быть, её монеты, – завистливо подумал хозяин лавки. – Но мало, слишком мало!.. Нет, пусть лучше она добудет мне других: не таких замечательных, но вполне годящихся для того, чтобы накормить сундук».
Он достал с дальней полки шкатулку из красного дерева.
– Возьми её и иди на рынок. Столько людей… Старых и молодых, крикливых и немых. Собери их время. Ты поймёшь, когда минуты становятся тяжёлым золотом; ты придёшь ко мне и я дам тебе то, чего у тебя нет, – нараспев произнёс Часовщик.
Двенадцать часов первыми поняли, что задумал их хозяин. Они испуганно поблёскивали циферблатами, поглядывая на гостью, но не видели её имени, сомнений и стремлений, – лишь свои силуэты, отражённые в её широко распахнутых глазах.
– Эта шкатулка… будто кровоточит, – девушка задумчиво провела пальцем по крышке.
– Немудрено. Края монет остры, словно лезвие ножа.
Девушка взглянула на часы; но не увидела времени, а только своё отражение в часовых стеклах. Ей вдруг захотелось убежать и никогда не возвращаться в это страшное место. Но у неё не было никакого «никогда», а только одно лишь жалкое завтра.
Он достал с дальней полки шкатулку из красного дерева.
– Возьми её и иди на рынок. Столько людей… Старых и молодых, крикливых и немых. Собери их время. Ты поймёшь, когда минуты становятся тяжёлым золотом; ты придёшь ко мне и я дам тебе то, чего у тебя нет, – нараспев произнёс Часовщик.
Двенадцать часов первыми поняли, что задумал их хозяин. Они испуганно поблёскивали циферблатами, поглядывая на гостью, но не видели её имени, сомнений и стремлений, – лишь свои силуэты, отражённые в её широко распахнутых глазах.
– Эта шкатулка… будто кровоточит, – девушка задумчиво провела пальцем по крышке.
...Если бы кокетка посмотрела на часы, она бы увидела, как изменилось лицо Часовщика, отраженное в мутных стёклах; но часы её не интересовали.
– Много я не попрошу, – один лишь только год, – озвучил хозяин лавки свою цену.
– Год жизни?.. – девушка наморщила прелестный носик.
– Если хочешь, можешь отдать год своего ребенка. Ты же стала не так давно матерью, верно? Он ещё совсем маленький; детские монеты самые звонкие.
Хозяйка дома с пятью этажами задумалась. Она вспомнила своего сына: крикливого, вечно пачкающего пелёнки; с ним чаще возились няньки, чем родная мать.
– Хорошо, – согласилась кокетка. – Когда он станет дряхлым стариком, ему, верно, будет все равно.
«А я тогда уже давно умру, и меня не будет мучить совесть», – подумала она.
– Ну что ж, – усмехнулся Часовщик, потирая руки. – Сыграем на этот год. Служанка твоя поправится сегодня же, и руки у нее станут сильные, как у дюжины плотников. Ступай!
Арка отправила вслед свою тень: видно было, что она не останется сегодня голодной.
Затравленно озираясь, в лавку зашел убийца. Часовщик и часы сразу же поняли, кто он такой, и убийца тоже понял, что они поняли.
– Я хочу забрать время одного человека, – вкрадчиво сказал гость, опасливо поглядывая на хозяина лавки.
Но Часовщик не удивился. К нему приходили и с такими просьбами.
Довольная тень арки легла убийце на плечи, словно чёрная шаль. Двенадцать часов даже не успели рассмотреть его душу и сердце.
***
– Вы – последний из Часовщиков?..
Девушка была прекрасна, – невыразимо, невообразимо.
– У меня почти не осталось времени, – сказала она, и это было правдой.
Тень арки просочилась в лавку и разочарованно заворчала. Сердце гостьи пылало, словно пожарище, разгоревшееся на поле битвы; здесь поживиться было нечем.
Часовщик знал о людских сердцах многое. Они не скрывали в себе никакой тайны: их можно было пощупать руками, а остановить любое из них было не сложнее, чем часы.
– Понадобится много золота, – после длительной паузы пробормотал Часовщик.
– Я готова на всё.
«Какие горячие, должно быть, её монеты, – завистливо подумал хозяин лавки. – Но мало, слишком мало!.. Нет, пусть лучше она добудет мне других: не таких замечательных, но вполне годящихся для того, чтобы накормить сундук».
Он достал с дальней полки шкатулку из красного дерева.
– Возьми её и иди на рынок. Столько людей… Старых и молодых, крикливых и немых. Собери их время. Ты поймёшь, когда минуты становятся тяжёлым золотом; ты придёшь ко мне и я дам тебе то, чего у тебя нет, – нараспев произнёс Часовщик.
Двенадцать часов первыми поняли, что задумал их хозяин. Они испуганно поблёскивали циферблатами, поглядывая на гостью, но не видели её имени, сомнений и стремлений, – лишь свои силуэты, отражённые в её широко распахнутых глазах.
– Эта шкатулка… будто кровоточит, – девушка задумчиво провела пальцем по крышке.
– Немудрено. Края монет остры, словно лезвие ножа.
Девушка взглянула на часы; но не увидела времени, а только своё отражение в часовых стеклах. Ей вдруг захотелось убежать и никогда не возвращаться в это страшное место. Но у неё не было никакого «никогда», а только одно лишь жалкое завтра.
Шкатулка распахнулась; из неё дохнуло сыростью и холодом, словно из глубокой могилы.
– Разве… разве тем людям не нужно их время? – запнувшись, спросила красавица.
– Не нужнее, чем тебе.
И девушка-без-времени ушла, унося с собой свою красоту и шкатулку с алыми разводами на крышке.
Часовщик обернулся к часам и приказал:
– Начинайте отсчёт.
***
В лавку вошел, точнее, – влетел, мужчина с остановившимся взглядом.
Тень арки кинулась было отщипнуть кусочек его души: но отшатнулась с ужасом. Внутри человека остались лишь окровавленные лохмотья. В них было завернуто его трепещущее сердце.
– Я едва вас нашел, – гость судорожно сглотнул. – Моя невеста… она ведь обратилась к вам? Она все-таки рискнула?
Часовщик медленно кивнул.
Жизнь, как механизм часов -взаимодействие всех деталей
... Рой дёрнулся к поясу, тронул пистолет. Стрелять? А ещё можно во весь голос объявить, что он здесь. Рой перехватился за ствол, со всей силы опустил рукоять на собачью башку. А потом ещё и ещё. Челюсти разжались. Со скулежом псина рухнула в траву. Вспыхнувшую на миг жалость Рой подавил...
Рой крутнул головой, проморгался. Маски не увидел, зато увидел других. Детей. Казалось, в жёлтом свете подвала стояли манекены или призраки с ножами. С неживыми взглядами. Зато горящими целью – выполнить приказ. Среди одинаково-кукольных лиц Рой едва узнал Холли.
Линни-Ли вместе с тьянарами крадётся за Пелле-Пе.
Нашла! Нашла!
Белый жёлудь так сам в руки и прыгнул. Ух ты, какой он гладенький, да блестящий… Только разглядывать совсем некогда. Линни-Ли вскарабкалась по стволу до самой нижней ветки, устроилась на ней, прицелилась. Ох, только бы не промазать, только бы братец не проворонил, а то жёлудь стукнется о него и опять в снег – нырк! Но тьянары тут как тут, скакали вокруг, готовые, если что, поймать.
– Спасибо, друзья мои, – прошептала Линни-Ли и бросила жёлудь.
Её жилище Линни-Ли увидела издали. Не дворец – домик с пузатыми стенами, сложенными из снежных кирпичиков, и, точно драгоценной глазурью, покрытый корочкой льда. Крыша тоже чудная. Круглая, как бок солнца в зубах доброй синей лисицы. Вокруг дома высился забор из острых длинных сосулек, две из которых стояли поодаль друг от друга, склонив и соединив острия. Неужели всё, добрались? Шарики-тьянары радостно запрыгали – домой вернулись.
А как же третий закон? “У зимы острые клыки, но ты не бойся и перезимуешь”. Может, и надо-то всего, пройти за ледяные колья-клыки? Пелле-Пе так поступить и собрался. Дошёл до ледяной арки, постоял два вздоха, а потом приготовился вперёд ступить. Но тут кто-то как заревел! Как взметнулся яростный вихрь – из шерсти, снега, клыков. Пелле-Пе аж в сугроб на три шага отбросило. Линни-Ли пискнула. Прикрыла рот, но разве писк улетит далеко, когда рядом ярится настоящий гром? Из взбесившегося снега выступил громадный кабан с белой шерстью, льдистыми глазами. А клыки из пасти торчат – точно рога молодого месяца. Только месяц-то далеко, дальше доброй синей волчицы, в самой её чёрной норе, а клыки – вот они, здесь. Метят в Пелле-Пе.
А братец – вот же дурачок смелый! – вскочил, встал перед зверем, будто собрался бороться с ним голыми лапами. Да куда ему, разве справишься тут одной отвагой?.. Линни-Ли и сама было бросилась вперёд, но замерла. Как помочь, не выдав себя?
Кабан взрыл копытом снег, нагнул морду – ну точно кинется! Линни-Ли зажмурилась. И тут же заставила себя открыть глаза. Нельзя. Бояться сейчас – нельзя! Кабан метнулся к Пелле-Пе, тот отскочил, подхватил толстую длинную палку. С палкой против такого? Да что же это… Думай-думай! Она обхватила себя лапами. Ой, что это под шубкой топорщится? Жёлуди!
Братец ткнул палкой кабана в бок. Тот взревел так, что аж лопнула сосулька из забора. Глаза разгорелись огнём, даром, что ледяные. Серебряной вспышкой мелькнули клыки. Пелле-Пе метил палкой в кабанью морду. Глупый, глупый! Ой, что будет…
– Сто-о-ой! – закричала Линни-Ли, кинулась прямо на кабана.
Ну и пусть, пусть братец увидит! Пусть злится, изругает, знать не захочет! Пусть! Только бы живой.
Треснула палка, переломилась сухой веточкой. Пелле-Пе рухнул в снег. Кабан обернулся, нацелившись на Линни-Ли. Братец?! Шевельнулся, поднимается… Невредимый! Кабаньи клыки грозно боднули стылый воздух. Даже шарики-тьянары съёжились, зарываясь в снег по самые глаза.
– Стой! – снова выкрикнула Линни-Ли. – Вот!
Она выгребла из карманов две горсти белых желудей. Сердце заколотилось внутри – эй, хозяйка, чего стоишь?! Ему бы бежать, бежать, но рёбра не пустили. И совсем рядом звенел, звенел колокольчик, как в насмешку. Кому охота играть, когда тут так страшно? Ноздри кабана вздулись, пасть приоткрылась… Вроде и не волчья, а всё равно жуть берёт.
– На, ешь, – Линни-Ли, обмирая, сложила лапки лодочкой.
Кабан поводил рылом, присмирел. Потопал к ней на своих коротких тонких ножках. Надо же, а ведь смешные какие… И язык даже в предвкушении вывалил. Линни-Ли хихикнула, выставила лапы вперёд. Кабан приблизился и принялся слизывать жёлуди с её ладоней. Щекотно!
А потом этот страшный зверь вдруг ткнулся мягким пятачком ей в живот. Подставил голову – гладь! Линни-Ли тронула жёсткую щетину, почесала кабана между глаз, вокруг ушей.. Тот разомлел, захрюкал – ну точно поросёнок! И совсем даже не страшные эти зимние клыки…
Густой снегопад, шедший уже третий к ряду день, закрывал большую часть двора и противоположного здания; то, что стояло дальше - превратилось в полуразличимые тени.
Вечер только начался, но зимняя тьма уже охватила округу. Где-то горели окна, в них теплилось что-то живое, пульсирующее, похожее, наверное, на счастье.
Я перевел взгляд на окно прямо напротив. В тусклом свете отчетливо просматривались худые фигурки двух девочек-подростков с длинными темными волосами. Они одинаково обнимали плюшевых зверей, одинаково наклоняли головы и одинаково равнодушно взирали на двор сквозь спутанные волосы. Я старался не смотреть на них, но взгляд неволей возвращался к их окну. Вестницы надвигающегося безумия. Эти демоны питались человеческим чувством вины, мощным и разрушающим, рвущем на части душу.
Иллюстрация кр всему рассказу в целом, раскрывающая внутренний мир главного героя. Пирата, чья душа вселилась в корабль, Идеализированная картина Средиземного моря
Что-то спускается с небес – нет, не с них, из того самого надреза изнаночных нитей. Я силюсь разглядеть, что, но почему-то не могу – а волны перестают биться об скалы, наступает отлив: толпа благоговейно падает ниц. На устах – имя их богини войны
... Красное пятно расползлось вокруг его головы.Потом её подняли с пола и водрузили к себе на голову…
— А, чтобы тебя больше никто не украл и не мог пожелать исполнения безумной мечты, я спрячу тебя лучше, — произнес старик. — Раз, два, три!
Он взмахнул рукой, Шляпа засветилась золотым. Теперь в руках старика находилась самая обыкновенная старая шляпа, которую он надел на голову. Старик улыбнулся отражению в зеркале и исчез в золотистом столбе пыли.
Поползли слухи, что начинается инвентаризация растений и животных на Земле.
Перед сном мы с Лизкой худо-бедно помирились, и я милостиво выслушал, что она разыскала в книге про крысу. Медведь сидел у сестры на коленях, распаренный, влажный и даже немного каракулевый и, судя по виду, имел зуб теперь уже на нас обоих.
– Ратментис или мыслекрыса может появиться у человека, в чьём доме давно не водилось кошек. Сперва выглядит как маленькая безобидная мышка, но очень быстро вырастает и превращается в крысу. Питается негативными мыслями и эмоциями, а набрав достаточно сил, пытается контролировать человека. Поведение одержимого ратментисом сходно с поведением буйнопомешанного – нелогично, импульсивно и агрессивно. Со временем крыса полностью захватывает сознание, человек сходит с ума и умирает.
Выслушав сестру, я погрустнел. Звучало всё это совсем нехорошо. И, главное, было совершенно непонятно, что теперь делать.
– Ратментис или мыслекрыса может появиться у человека, в чьём доме давно не водилось кошек. Сперва выглядит как маленькая безобидная мышка, но очень быстро вырастает и превращается в крысу. Питается негативными мыслями и эмоциями, а набрав достаточно сил, пытается контролировать человека. Поведение одержимого ратментисом сходно с поведением буйнопомешанного – нелогично, импульсивно и агрессивно. Со временем крыса полностью захватывает сознание, человек сходит с ума и умирает.
На Хагеши красовалась маска. Кошачья, из папиной коллекции. Когда, интересно, он успел её прихватить? Над маской задорно и даже мило торчали мохнатые уши. А пушистое тело прикрывал самурайский доспех из металлических пластин (между пластинами пробивались пучки мягкого пуха, что чуть-чуть портило общее грозное впечатление). Хагеши стоял на задних лапах, совсем по-человечески, и у левого бока его висели ножны с катаной. Правая лапа покоилась на рукояти.
Вокруг Хагеши скакала крыса. У неё не было ничего кроме зубов и когтей. Но когти отливали сталью, и даже в полумраке можно было разглядеть, как остро они заточены.
Крыса то приближалась к коту, делая ложные выпады, то отбегала к стене. Но напасть всерьёз не решалась. Или просто выжидала момент. Хагеши был неподвижен на широко расставленных лапах. Только хвост метался из стороны в сторону, выражая холодную ярость.
<...>
***
Когда я открыл глаза, снова было утро. Самое обычное тёплое летнее утро. Я лежал на собственной кровати, и пижамная рубашка была цела-целёхонька. И на горле, как я ни щупал, не обнаружилось даже намёка на отметины кошачьих клыков. Чувствовал я себя, к тому же, преотлично.
В ногах, повалившись прямо поперёк кровати, посапывала Лизка. Подушкой ей служил пухлый медвежий живот. А недовольство, написанное при этом на плюшевой мордахе, порадовало меня даже больше, чем отсутствие укусов.
Эпизоды-сны и видения главного героя:
"– Ратментис или мыслекрыса может появиться у человека, в чьём доме давно не водилось кошек. Сперва выглядит как маленькая безобидная мышка, но очень быстро вырастает и превращается в крысу. Питается негативными мыслями и эмоциями, а набрав достаточно сил, пытается контролировать человека. Поведение одержимого ратментисом сходно с поведением буйнопомешанного – нелогично, импульсивно и агрессивно. Со временем крыса полностью захватывает сознание, человек сходит с ума и умирает."
"
– Ой, а я так испугалась, когда Хагеши на тебя набросился! Он же тебя убил совсем! Зато, кажется, и крысу.
– Похоже, – кивнул я. – Мне снился про это сон. Хагеши там был одет как настоящий самурай."
– У него, к тому же, непростая история. Хагеши жил у некоего Акайо Нагаи. Мне рассказывали, что Акайо нашёл Хагеши крохотным, ещё слепым котёнком, выброшенным на обочину дороги. Выходил его, выкормил, и они прожили бок о бок много лет. Больше двадцати, наверное. Коты, вроде, столько обычно не живут? Так вот, Хагеши очень любил своего хозяина. И однажды в благодарность, приволок найденную где-то древнюю самурайскую маску. Да, именно ту, которая похожа на кота. Забавно, верно? У Акайо уже была одна. И ещё одна – у его брата, Хори. Маски были семейной реликвией и передавались от отца к сыну многие поколения. Братья Акайо и Хори поделили наследство, и у каждого оказалось по одной. Но судьба Акайо сложилась несчастливо: шторм накрыл его по время рыбалки. Тело Акайо так и не нашли. Всё его имущество перешло Хори, в том числе маски (уже две), и кот. Но ни Хори, ни его жена не любили животных, и Хагеши жилось у них несладко. Кажется, Хори подумывал избавиться от кота, но не успел. Однажды, вернувшись домой с рынка, Изуми, жена Хори, не застала мужа дома. Он не появился ни в тот день, ни на следующий, ни через неделю. Хори исчез, причём бесследно. Изуми заявила в полицию. Но её мужа так и не нашли. Со временем Изуми решила избавиться от масок. Передавать их по наследству оказалось некому – у Хори и Изуми не было детей. Так маски попали ко мне. Ну и Хагеши заодно. Он никак не хотел расставаться с кошачьей маской.
Я открыл рот. Потом закрыл. Встал (получилось это у меня даже весьма неплохо, только в голове опасно завертелась карусель) и прямо через стол полез на медведя.
Что тут началось!
– Артур, ты что творишь! – закричала мама.
Лизка заверещала и вскочила со стула, стиснув медведя с такой силой, что у него на морде аж пуговицы в размере увеличились.
Папа удивлённо посмотрел на меня поверх очков и газеты и рассеянно поинтересовался:
– Мы уже закончили?
Я упрямо лез через стол, роняя чашки и вазочки с вареньем. А в голове опять стоял туман. А в тумане сидела крыса. И эта крыса, очевидно, чуяла на столе сыр, потому как на полпути к медведю я вдруг забыл, зачем мне к нему надо и, стоя на четвереньках на скатерти, дико заозирался в поисках аппетитного жёлтого кусочка, который одуряюще пах где-то у меня под самым носом.
Неизвестно, чем бы всё это кончилось, но на стол вдруг с разбегу вскочил Хагеши и больно стукнул меня лапой прямо в лоб. Шипел он при этом как королевская кобра перед броском. В голове сразу порядком прояснилось, а в поредевшем тумане теперь уже отчётливо проступил большой красноглазый грызун.
Он зашипел на Хагеши в ответ. То есть, вслух за крысу это сделал я, чем поверг маму и Лизку, и даже папу в полный ужас. Кот стукнул меня лапой в лоб ещё раз и после этого наступила темнота.
На самом кончике, намертво впившись в плоть острыми зубами, болталось странное создание. И на мышку оно не походило совсем. Скорее уж на червяка с парой коротких толстых лапок.
Существо было – плоть от хлебной плоти. Комок не запечённого теста размером с ноготь. Упругое тело энергично извивалось, а злые бусины глаз рассматривали Есена с ничуть не меньшим любопытством, чем он сам – мышку.
Есен невредимой рукой вытащил из мусорного ведра стеклянную банку из-под соуса, кое-как сполоснул. Ободрав на пальце кожу с мясом, отцепил воинственного зверька и водворил на новое место жительства. Существо гневно пискнуло и занялось обследованием границ своей тюрьмы. Есен накрошил мышке немного её родного батона. И тогда она принялась обустраивать себе гнездо, ловко приминая и обкатывая всем телом мякиш. Есен заворожённо наблюдал и даже не услышал, как скрипнула входная дверь. Только как Летта звонко упустила ключи на пол.
Он обернулся, пряча банку за спиной. Интересно, что она успела увидеть, разглядеть?
Но Летта не смотрела на Есена. Только на кухонную тумбу, служившую им обеденным столом. Тумба напоминала поле брани, где в жестоком хлебном бою пало около десятка сдобных солдат. Выжило лишь несколько счастливцев.
– Что это? – спросила Летта, оглядывая расчленённые трупы батонов округлившимися от удивления глазами.
– Хлеб, – лаконично ответил Есен, отступая задом к вешалке и нащупывая свой рюкзак. Когда банка с пленницей из теста оказалась в безопасности, Есен удостоил Летту пояснением: – Я купил нам хлеба.
Слева надвинулась рыжая громада «камина», справа – коричневая коробка «комода».
Есен сперва даже не понял, в чём неправильность. А когда сообразил, весь покрылся холодной испариной. Сердце пропустило один удар, а затем пустилось вскачь. Но он заставил себя сделать ещё несколько шагов.
Вот, кажется, началось.
Время словно бы замедлило свой бег.
Тишина улицы больше не была уютной, она сделалась вкрадчивой. Тишина кралась за Есеном на цыпочках. Заглядывала через плечо. Громко и выразительно молчала в ухо. Есен остановился и перевёл дух. Усилием воли заставил себя не оборачиваться. Мелкие волоски на затылке встали дыбом.
Есен остановился, весь подобрался, не зная, чего ждать. Боясь даже вздохнуть. Спугнуть или, напротив, разозлить.
От напряжения заломило виски. Перед глазами плыло, и Есен не сразу понял, что лёгкая зыбь на периферии зрения – не обман воображения.
На столбе слева медленно, в безветрии, покачивался спутанный клубок проводов. Есен сморгнул. Он готов был поклясться, что ещё с полминуты назад его тут не было вовсе, и чёрные электроструны ровными рядами бежали вдоль улицы.
В клубке что-то копошилось, пытаясь выбраться или наоборот – спрятаться поглубже. Провода, словно живые, петельками сновали туда-сюда, сплетались, разматывались, свивались причудливыми узлами. Едва уловимо скрипели в неподвижном вечернем воздухе.
Наконец, суета схлынула. Клубок принял форму кокона или окуклившейся личинки. Куколки. Только вот от бабочкиной она отличалась размером и ещё тем, что имела отчётливую форму спелёнатого человеческого тела – голова, туловище. Ни рук, ни ног: провода обвивали Куколку туго, как бинты – мумию.
(…)Лицо Милека так близко. Светлая кожа с веснушками на носу. Упрямый подбородок. Темные ресницы вокруг этих сумасшедших голубых глаз. Красивый мальчик. Брайд только теперь понял, что это значит. Что она тоже была… красивая.
(…)Вообще-то они были чертовски похожими – Лунаи и Милек. Собери их троих в одной комнате – в Брайде едва узнают ее брата, а вот Милека примут за близнеца. Рост, фигура, манера двигаться, холод кожи, светлые волосы… глаза?
Мальчик в тыквенном пиджачке направляется прямой раскрытую пасть голодного леса», так же на работе изображён дом Теней и звёзды из созвездия Ориона, с которыми автор сравнивает друзей — Альнитак, Альнилам и Минтака.
В огромном зеркале, украшенном старинной рамой, отражается только серый камзол с нарядными пуговицами и бежевая блуза с пышным кружевом, похожая на слоёный торт. Призрак Лук внимательно смотрит в мутное стекло: и то ли улыбается, то ли плачет.
Объятия Дарьяла оказались для Вари желанными как хорошее воспоминание, и так легко было довериться ему! Он крепко обнял ее и слегка покачал, прошептав: «- я так больше не могу. Я люблю тебя. Давай просто будем вместе». Он целовал ее, опутывая и привязывая к себе невидимыми нитями. «- Сдавайся, и все будет хорошо» - мысленно твердил он
1.«Октябрь. Раннее утро. Ряд пламенеющих рябин.
Трое подростков поджидали четвертого у поворота в узкий проулок. Динамичная музыка в наушниках. Феликс знал, что там впереди поджидают враги.
Его трясло от возбуждения. Он засунул сжатые в кулаки руки поглубже в карманы куртки.
«Снова за окнами белый день, день вызывает меня на бой!»
Вызывает — придётся ответить. Что ж придётся ответить. Он не свернёт в обход»
2.
«Объятия Дарьяла оказались для Вари желанными как хорошее воспоминание, и так легко было довериться ему!»
И так, с этого момента я частично прозрел и наблюдал сквозь обои размытые очертания человеческих фигур, расхаживающих из стороны в сторону, говорящих друг с другом, а иногда неподвижно стоящих у окна.
На представленной картинке изображены музицирующие птицы-эльфы.
И он вручил рыцарю волшебное колечко, вырезанное из цельного изумруда. «Одень его на палец, – сказал Штормикус, – и окажешься в другом мире. А чтобы вернуться, надень снова. Только знай, что ни я, ни кто-то другой не ведают, что тебе встретится там».
Рыцарь долго думал, сомневался. Ведь неизвестно, с какими препятствиями он столкнётся в новом мире. Может, они окажутся ещё сильнее, чем дракон? Но, в конце концов, он решился и надел кольцо.
Противник подобрался так близко, что рыцарь ощущал его дыхание сквозь решётку забрала. Видел узкие змеиные глаза, сощурившиеся, словно в насмешке, и два ряда острейших зубов с раздвоенным красным языком меж ними.
Гэлль больше не был бесплотной тенью, привыкшей к собственному бессилию. Он казался взрослее и выше, его голос окреп, и чудовище вдруг попятилось и как-то съёжилось, словно побитый хозяином пёс.
Там, у Гэлля за спиной, Тери медленно поднялась на ноги.
- Мне надоело каждое мгновение казнить себя за зло, которое причиняешь ты! Про́пасть побери, ты ведь был моей частью, и точно не самой главной! С какой стати ты решил, будто тебе всё можно?!
Тери бесшумно вытащила из ножен меч. Крепко взялась за рукоять двумя руками.
Слева : Терия и Гэлль, сидя у тлеющих углей в темном лесу, услышали посторонний звук, над ними в переплетённых ветвях деревьев изображён человек, ставший монстром.
С права : Душа Гэлля освобождена
Тери наклонилась и выломала из куста горящую ветку побольше
В один миг стал Ваня маленьким, чуть больше копеечки. Застыл, не сдвинуться с места, язык омертвел. А сверху нависла огромная ведьма, так что и краешек неба не увидеть.
Тогда-то и увидел он старуху в сером балахоне, стоящую возле подъезда с небольшой машинкой в руках, а рядом мальчика лет семи. Лицо старой женщины было скрыто под глубоким капюшоном.
И тут в дверь опять постучали. Андрей лихо распахнул ее и хотел заорать, но перед ним стоял уже не дед, а здоровый мужик в армейской форме, а за его спиной маячили еще два молодых, но крепких солдатика.
– Здравия желаю, – заулыбался военком, – Вы – товарищ Иванов?
Смотреть на мир глазами животного в первый раз всегда трудно. Но девушка работала с Гансом не один год, и ее давно уже не смущали ни иной угол обзора, ни отсутствие некоторых цветов, ни четкость движущихся объектов. А возможность видеть в темноте сейчас была как нельзя кстати...
– Мне нужен порошок жизни. Для моего брата. Пожалуйста...
Лунный заяц повел носом, внимательно глядя на человека. Девушка знала, что, несмотря на все старания, он может отказать ей – и тогда все потеряно. Поэтому, Триша могла лишь надеяться. Надеяться так, как никогда в жизни...
радостная Триша готовит еду своему выздоравливающему брату, волк Ганс отдыхает, наблюдая за этим в окно. И Лунный заяц прибежал полюбоваться результатом своего подарка, он вернул счастье и покой в этот дом
Триша увидела, как луна слегка изменилась в цвете. Ночное светило вспыхнуло чуть ярче – едва уловимое изменение даже для волчьего глаза. Но девушка оживилась и взглянула вниз.
Трава была слегка примята. На земле и на растениях поблескивали серебряные точки – крошечные, но хорошо различимые во тьме. Они не успели исчезнуть, значит, ее цель была где-то совсем рядом...
– Взгляд! – произнесла Триша в тишину, активируя заклинание. Она продолжала смотреть на мир глазами своего спутника, и чуть не подпрыгнула от радости, когда перед волком из ниоткуда возник молочно-белый заяц.
– Гони его! ...
Сама же она сидела прямо на земле, зарывшись рукой в густую шерсть на холке оборотня.
Поместье графа N уснуло вместе с его обитателями, и только в библиотеке первого этажа можно было разглядеть тусклый свет, пробивающийся под дверью. Графиня N сидела, утонув в огромном кресле, и смотрела на стену напротив, где был сложен камин. Прямо над камином на деревянных колышках растянулась богатая волчья шкура. Графиня вдруг резко поднялась и шагнула вплотную к камину, совершенно не боясь, что пламя перекинется на платье. Историю о том, как дед нынешнего графа завалил в одиночку волка-людоеда, знала даже самая паршивая шавка в поместье. И тут тени у кресла зашевелились, мигом обрастая плотью, и от камина выступила пара великолепных волкодавов. — Карай, Буран! Лежать! — шикнула графиня.
...Графиня вдруг резко поднялась и шагнула вплотную к камину, совершенно не боясь, что пламя перекинется на платье. Она вскинула руку и неожиданно нежно погладила прибитую шкуру. Тонкие пальчики в перстнях зарылись в густой мех, перебирая жёсткие остевые волоски, и в сумрачном покое библиотеки послышался сдавленный вздох. Историю о том, как дед нынешнего графа завалил в одиночку волка-людоеда, знала даже самая паршивая шавка в поместье.
Тишину, кроме треска пламени, нарушило лёгкое царапанье. Затем дверь тихонько скрипнула, и в приоткрывшуюся щель просунулась голова графа.
— Графинюшка, не спишь? Пора, голубушка, пора, матушка! Сама знаешь, выедем ведь засветло!
И тут тени у кресла зашевелились, мигом обрастая плотью, и от камина выступила пара великолепных волкодавов. Лоснящаяся черная шерсть переливалась в скачущем пламени, а умные карие глаза внимательно следили за графом.
Собаки, находясь много ниже конных, бежали пока вслепую, волк шёл против ветра и, несомненно, чуял чужаков. Первыми увидели борзые: высокие, изящные, длинноногие животные сорвались в сумасшедший бег, захлёбываясь лаем.
...Затем показалась и сама: в коротком собольем тулупе, обшитом красной канвой, с откинутой на спину пелериной, в белых высоких сапожках из мягкой кожи и таких же перчатках до локтя. Широкая юбка, подбитая по низу чёрно-бурым густым мехом, была подобрана спереди до колен, вызывая шепотки, и обвисала сзади на круп лошади. Сидела хозяйка поместья в седле по-мужски неприлично, но глядела твёрдо.
Неожиданно высоко подпрыгнув, она вскочила парню на загривок. Холодные, цепкие пальцы обхватили его шею. Стало трудно дышать... Чернавка со всей силы приложила её метлой
Враль обернулся на голос и едва подавил крик. Призывно улыбаясь беззубым ртом, на него смотрела древняя старуха. Тонкие седые волосы, небрежно стянутые на затылке в пучок, не могли скрыть обширные залысины. Узловатые морщинистые руки, с длинными грязными ногтями держали крепкую деревянную клюку.
Въезд охотников в поселение
Враль обернулся на голос и едва подавил крик. Призывно улыбаясь беззубым ртом, на него смотрела древняя старуха. Тонкие седые волосы, небрежно стянутые на затылке в пучок, не могли скрыть обширные залысины. Узловатые морщинистые руки, с длинными грязными ногтями держали крепкую деревянную клюку. Бабка старательно выпячивала вперед обвисшие груди, и подмигивала бесцветными слезящимися глазами.
... Животные были огромные, в полтора раза больше обычных крыс. С передних резцов капала зеленоватая слюна. Бурая с подпалинами шерсть свалялась в клочья.
Помещение наполнила сладковатая удушающая вонь. Резко похолодало. Кривоход быстро затеплил еще несколько шаров и подбросил их вверх. Крысы оценивающе посмотрели на охотников и дружно построившись, промаршировали в их сторону.
Нечистиборец не поверил своим глазам. Чернавка, издав охотничий клич, бросилась за своей боевой метлой. Схватив оружие наперевес, она грозно стала наступать на крысиное войско.
Кривоход метнул в сторону зверей сферы холодного огня. Животные оценили обстановку и перестроились. Когда Враль увидел, что нечисть построилась классической свиньей, нервы его не выдержали.
Парень заорал и взметнулся вверх по длинной приставной лестнице. Оседлав потолочную балку, устроился там, как петух на насесте. Достав из кармана рогатку, он стал прицельно отстреливать крыс серебряными болтами.
…Я посмотрел на её фарфоровое лицо и кукольные глаза, и понял, что в ней было не так. В ней не было жизни. Она была самой настоящей красивой куклой, которая как заведённая твердила «Останься со мной навеки». И я этого хотел? Нет. Ни за что на свете. Внезапно, я осознал, что мир вокруг меня оказался фальшивым, желания навязанными, а мечта была и вовсе не моя. Я бежал, не оглядываясь, потом забрался на высокую гору и проник в пещеру. Я оказался около кристалла и приложил к нему руки, и единственное, что я хотел – это вернуться на Землю…
И все было для нас – и розовый закат, и теплый вечер и самая звёздная ночь на свете.
...Я пошел на звук и оказался на тропинке. И тут я увидел её. Она была в кожаных одеждах, и первое, что бросилось в глаза, это её удивительный взгляд. Она была как струна, тонкая и гибкая. Каштановые волосы струящимися волнами покрывали её плечи и грудь. Но самым прекрасным были её глаза. Огромные, карие, в них как в зеркале отражалось всё, что было вокруг...
...Не доходя до хижины, скинули рюкзаки. Наконец-то немного зелени и отсутствие льда, можно постоять, полюбоваться каменной стеной, почти отвесно поднимающейся над поляной и ниспадающим с неё ледником Трамплинным. Вдалеке, за ледником, величественно сверкала шапка пика Исмаила Сомони. Спокойствие разлито в воздухе, чуть слышно дул ветер, слегка шелестя в ушах
При слове "Шамбала" я вдруг ощутил холодок, пробежавший по спине. Оглянулся, и показалось, будто Трамплинный и есть ворота эти… белые, сверкающие, зовущие в неизвестность.
В темноте — чирканье спичек, искра, и вот старая керосиновая лампа вновь загорелась мягким жёлтым светом.
Отшельник — неопределённого возраста бородатый человек в заношенной куртке и потёртых джинсах — любезно кивнул мне, указывая на колченогий стул. В хижине тепло, хотя печка не топилась, пахло чаем с душицей. Я уселся на стул и для начала решил улыбнуться:
— Доброй ночи. А ведь я, честно, не верил в байки про вас.
— Знаю, Павел, знаю. Чаю будешь?
Пик Сомони.
Путь в Шамбалу- это не географическое направление.
Горы раздвигаются, свет заливает длинное извилистое ущелье. Никогда не видел таких красивых долин. Останавливаюсь и вглядываюсь в хрустальную синеющую даль
Солнце заходит, на сад падает мягкая темнота. Королева идет к воротам, туда, где тикают часы, отмеряющие время Волшебной страны. Она прикасается к золотым листьям-стрелкам и начинает крутить их вперед.
Изнутри часов раздается мелодичный звон, они мелко дрожат, стрелки вращаются вокруг циферблата с бешеной скоростью. Звон всё усиливается, превращается в гул, затем резко обрывается.
Держась за руки, они спускаются во двор. Всё заметно изменилось: скрытая злоба уступила место глубокой, но спокойной печали. Свинцовые тучи, цеплявшиеся за шпили, унесло свежим ветром, небо приобрело голубовато-жемчужный оттенок, как летним вечером, все острые углы сгладились, окутанные серебристой дымкой; исчезли груды камней, а сад за оградой замка больше не выглядит враждебным, таящим в себе угрозу. Просто зелёная чаща. И в глаза бросаются сверкающие часы над воротами: их ритмичное тиканье удивительно гармонично вписывается в мягкую тишину, накрывшую замок и окрестности.
Королева проводит рукой по стене замка.
- Зло ушло отсюда, - говорит она. – Теперь это место будет мирно спать в ожидании…
- В ожидании кого? – не понимает Томас.
- Тех, для кого оно предназначено. Однажды они придут сюда, и кто знает… Идём же!
Уже за воротами Томас оборачивается – ему показалось, что во дворе мелькнули силуэты золотоволосой девушки в зелёном и брюнета в синем плаще… Он вглядывается пристальнее, но там пусто. Наверное, это ему действительно показалось.
…Туман над рекою тает, расползается длинными лентами, втягиваясь в многочисленные переулки, свежий ветер безжалостно гонит его прочь. Небо, до того невозможно светлое, постепенно приобретает нежный сиреневый оттенок; фонари на набережной все разом мигают и гаснут, как свечи под порывом ветра. Девушка поднимает голову, непонимающе оглядывается. Ветер унес не только туман, но и печаль, камнем лежавшую на сердце, и она впервые за много дней вдыхает полной грудью. И почти не удивляется, когда в конце набережной появляется стройная фигура в синем плаще, будто сотканная из тумана и звездной ночи.
…Сумерки подкрадываются незаметно, приглушив золотое сияние неспящего солнца, окутав город сиреневой дымкой и ароматом цветов. Девушка зажигает лампу под желтым абажуром и ставит ее на окно. Затем аккуратно достает из-под воротника небольшой овальный медальон на длинной цепочке. Замок тихо щелкает, открываясь. Она прижимает к губам свернутую в колечко черную прядь, закрывает медальон и, накинув пальто, бежит вниз по лестнице.
Уже на улице она оглядывается на свое окно. Оно единственное сияет среди прочих, темных; девушка улыбается своим мыслям и бежит по сонной улице вдоль старинных домов туда, где над гранитной набережной плывут нежный аромат сирени и мелодичный перебор гитарных струн. И с каждым ее шагом загораются фонари, освещая ей дорогу…
На иллюстрации изображен главные персонажи Менестрель с лютней и
Королева Волшебной страны. Момент их встречи.
…Подхватила ведро – пойти за свежей водой. В коридоре ее обогнали юноши-плясуны выпускного класса, шумные, неугомонные и грациозные, как породистые щенки. Адали залюбовалась их упругой походкой. И зря. Кто-то из плясунов мимоходом ущипнул Адали пониже спины. Девушка сердито глянула им вслед. Пойди теперь определи, кто. Все хороши. Несутся табуном, как кони. Только один отстал. Потому что шел на руках. Заметный: рыжий и высокий. Один из лучших плясунов в группе. Талантливая зараза. Так называл его модильон Горже. Рыжий ловко приземлился на землю, оглянулся, подмигнул Адели и скрылся за углом…
сцена разучивания танца с метаморфозой
Хромой плясун стоял за спиной, улыбался ободряюще. Такой же, как давным-давно, на вокзале, только намного старше. С серой пергаментной кожей и складками вокруг рта. Такой же, как при встрече в городе, только намного моложе. Со спокойной уверенностью в глазах.
– Все хорошо. Ты молодец. Прыгай, я поддержу.
– Не могу! У меня все равно ничего не получится! Растяжка не та, выворотность не та, прыжок не тот.
– Все получится. Не бойся, тянись вверх, слушай себя. Я буду рядом. Станцуем вдвоем.
– Разве так можно, вдвоем? Каждая душа летит в одиночку.
– Нам можно. Я знаю, как. Я научу.
Высоко над ночным городом под поминальными свечами звезд летел дракон о двух головах. Тяжело поднимались и опускались острые крылья с набухшими венами, хрипло клокотало в груди. Дракон устал, но никак не мог, не хотел возвращаться. Кружил и кружил над дворцовой площадью, над бульварами, над черепичными крышами. И не было в мире такой силы, которая могла бы заставить его прервать полет.
"– Узнал, отец?! Ты сунул его маме, как плату, словно шлюхе! А она была непорочна. Более того, она была невестой. Но ты растоптал её счастье!
– Не может быть, – прошептал Эжен. – Но ведь она была чудовищем…
– Не смей так говорить о ней! Она была самой красивой из сиагаров, так называется мой народ! – Марино медленно осел на пол, лицо побледнело, губы налились синевой. – Чтобы отомстить тебе, мне пришлось стать человеком, челове… – он захрипел и завалился набок.
– Сынок! – граф бросился к нему, поднял на руки. – Прости меня! Умоляю! Что мне делать?
– Море, – прошептал юноша и потерял сознание.
Еще никогда в жизни граф так не гнал коня. Утопая в мокром песке, донёс сына до прибрежных волн и, не удержавшись на ногах, рухнул в воду. Лицо Марино было белее снега.
– Мальчик мой! Не умирай! – Эжен тормошил его и плакал.
Казалась, прошла целая вечность, прежде чем на лице виконта проступил румянец. Он медленно сел, тело сотрясала дрожь. Посмотрел на графа затуманенными глазами:
– Яд… Здесь мне не выжить. Ты сломал жизнь не только маме, но и мне. Я не человек и не сиагар. Но я простил тебя, когда встретил. Больше никто не помешает твоему счастью – я обещаю. Прощай. – он поднялся и, шатаясь, побрёл прочь от берега. Эжен звал его, срывая голос, но юноша так и не обернулся, уходя все дальше и дальше, туда, где на горизонте тонуло в расплавленном море солнце."
Подобного существа присутствующим в зале видеть ещё не доводилось. Освобожденное от сети, оно завертелось на каменном полу, шипя и пуча большие навыкате глаза. Рыбаки отхлынули от страшилища, словно волны от утёса. Даже самые пьяные из вельмож пробудились и теперь взирали на существо с благоговейным ужасом. Монстр раскорячился, подобно огромному пауку, и поводил во все стороны лысой головой. Кожа у него была гладкой и блестящей с зеленоватым оттенком. Однако чудовище весьма походило на человека. Вот оно выпрямилось, и все присутствующие узрели на его бёдрах и плечах крупную чешую. В свете настенных факелов она сверкала подобно серебряным монетам.
" Кроуфорд тяжело дышал, опираясь на полуторный меч и стараясь не нагружать больное колено. Его волосы, уже почти полностью захваченные сединой, были мокрыми от пота и липли к лицу, а в бороде застряли комья влажной земли и прочий мелкий мусор. Кроуфорду было на это наплевать. Все мышцы болью умоляли не повторять произошедшего снова.
Дом на окраине городка, возле которого все произошло, медленно разгорался, но никто не пытался его тушить: все попрятались по своим жилищам и еще не успели поверить в то, что все закончилось. Деревья в саду были сломаны или выкорчеваны, вся земля вокруг перепахана бушевавшими еще пару минут назад яростными ветрами. "
Оливер - деревенский мальчик, мечтающий вступить в орден Последних Стражей, на заднем плане - страж Кроуфорд (седые волосы, морщины, густая борода и шрам) и Абби - сестра Оливера.
Староста узнал о приезде Последней Стражи лишь немногим раньше Оливера, но когда поздним вечером три всадника въехали в ворота, их уже ждали выставленные кругом столы, накрытые белыми скатертями и уставленные яствами
Войди, Буковски. Есть новости?
- Да, господин герцог. Трое людей у главных ворот. Один маг и какой-то здоровяк со странным устройством. Возможно, оружие.
- Не возможно, а определенно. Или ты думал, они с роялем придут нас штурмовать?
- Я бы не исключал такой возможности.
Билли Волынка улыбнулся.
- Распорядись, чтобы из хранилища достали мой инструмент. Подумываю сыграть сегодня.
- Да, господин! – разгоряченно крикнул Буковски и убежал, хлопнув дверью.
- Гребаные дети. Меня окружают дети, - прошептал Уильям, глядя на бледное зарево ранней зари. – И самое страшное, - добавил он, улыбнувшись, - что я и сам точно такой же ребенок.
Фабрика Билли Волынки слабо походила на маленькую мануфактурочку, зачисточка которой не займет много времечка. Мощные трехметровые стены (по традиции – кубической формы), семь вышек с баллистами по периметру, примерно сотня охранников, еще две – внутри и донельзя злобный скальный дракон, хребет которого маячил из-за стены.
Волосы белые, как будто седые. И не заплетенные, а вьются по ветру, как у безумной. Глаза, наоборот, черные, страшные. Не понять — то ли красива как богиня, то ли уродлива. Слишком уж не похожа ни на кого.
...Рядом с домом Вилмы оглушающе пахла сирень, и я остановилась, чтобы еще немножко продлить это ощущение чуда — ночь, запах, вкус счастья на языке. Потому и услышала из окна…
Раскосая всадница бросила на меня высокомерный и презрительный взгляд. Много я видела странниц, особенно в ярмарочную неделю, но все они смотрели в землю, прятали в платки тугие косы и сами прятались за плечом своего мужчины.
Эта же была одна. И все в ней было не так. Волосы белые, как будто седые. И не заплетенные, а вьются по ветру, как у безумной. Глаза, наоборот, черные, страшные. Не понять — то ли красива как богиня, то ли уродлива. Слишком уж не похожа ни на кого.
Конь ее стукнул копытом, заржал, и она отвела взгляд. Тут-то я и бросилась бежать. Не все гости на ярмарке — добрые гости. Некоторых лучше сторониться. Но пока я шла домой, никак раскосая всадница у меня из головы не выходила. Я все думала, а вдруг я ошиблась, не только презрение у нее во взгляде было?
"Худощавая, с бледным лицом и впалыми глазами, женщина, хоть и не приблизившаяся еще к пожилому возрасту, но уже смело перешагнувшая за отметку среднего, перебирала крепкие стебли травы, вдыхая приятный аромат, напоминавший о давно позабытых днях. Когда-то ярко-синие, теперь же поблекшие, потухшие и затуманенные глаза смотрели в пустоту, выражая усталость и безразличие. Иири обещала нарвать свежей травы, поэтому женщина высвобождала круглую напольную вазу от старых стеблей..........
.... Лопасти мельницы вращались, словно обезумевшие, и Иири торопливо приближалась к городу, шаг за шагом, быстрее, ещё быстрее. Затем побежала, надеясь, что невидимые не тронули Вельму. Клубы пыли проносились мимо неё, но она давно не обращала на них внимания.
С силой толкнув дверь, Иири ворвалась в дом, впустив пыльную вьюгу, что со свистом пронеслась по небольшой комнате, а затем растворилась. Девушка вздохнула с облегчением, увидев Вельму, сидевшую на полу, шевеля губами - глаза блестели лихорадочным безумием.
- Всё прошло, - сказала Иири, приобняв её за плечи. "
Символично-собирательное отражение всего рассказа. Здесь присутствуют следующие образы: растворяющаяся в холодной высоте гора Эверест, уничтожающая человеческую жизнь электронная свалка Ганы, плотный глубокий лес Аокигахара с разлетающимися душами людей, крыло вороны, указывающее путь для дальнейшего движения, и гнездо-воронка, затягивающее потерявшийся смысл жизни...
Я тонула с головой в костях и выныривала обратно. Я не сдамся! Под плотным слоем костей, пробился лучик света. Вот она моя – моя сердечная косточка. Я вырыла ямку. Косточка переливалась, сияла и тоненьким голоском пела: «Я возвращаюсь домой, туда, где ликует жизнь».
– Идет Шкандыбай по Земле. Горе несет. Стучит костяной ногой, прихрамывает. Бусы гремят из костяшек на шее косматой. Черным крылом закрывает небо и свет. Тоску он приносит в тот дом, где ликует жизнь, радость и смех. Ночью приходит угрюмый злодей и уносит детей, вынимает у них из сердца косточку. А на утро приносит обратно их, да не прежних, а вовсе других – хмурых взрослых. »
Поскольку взяла двойную обложку, для неё выбрала момент, когда героиня, преодолев огромный путь в поисках своей сердечной косточки, приходит на могилу своей бабушки, где встречает Шкандыбая во всей его мощи.
внутренняя иллюстрация
Эмри видела всё, что происходит перед ней и за её спиной, вверху и внизу и на другом краю земли: волны мечутся и страдают, топча друг друга, всхлипывает растерзанная вода
...Пока пойми вот что. Ты был когда-то человеком, как все настоящие люди. Потом упал в дым. В дымную реку, реку времени, реку Холаннов. И, как бы сказать… река несла тебя, ты не знал мысли, не знал памяти, чувства. Но мы позвали тебя домой…
... Я, шиповник, вижу эту женщину гораздо реже, чем трава видит тех смуглых детей. Но шиповник живёт дольше травы, живёт годы...
...Мой куст рос на краю обрыва, на вершине горы. Внизу лежала пустая долина. Люди покинули её, спасаясь от неостановимой реки...
Осень уже давно царствовала в природе. У подножья Северных гор, где заканчивались поселения людей, уже наступали сильные холода – предвестники суровой затяжной зимы.
Осенний ветер не переставал беспокоить деревья, которые с грустью теряли свои пожелтевшие листья. Порывы ветра подхватывали оторвавшиеся от материнских ветвей листья и уносили их прочь, а затем, словно наигравшись, как будто случайно роняли их на землю. Некоторые листья попадали в речушку, которая текла с гор, и уже продолжали путь по её течению.
На её каменистом берегу стоял гордый, с величавыми ветвистыми рогами, олень. Он пришёл, чтобы напиться холодной воды, и осматривался по сторонам, нет ли рядом опасности. Убедившись, что ему ничего не угрожает, олень опустил голову к воде и прикрыл глаза.
Вдруг что-то побеспокоило его, он встрепенулся и насторожился. Позади него, в кустах, послышался шорох. Он обернулся, принюхался и почуял что-то, что напугало его. Он приготовился бежать, но было поздно. Пущенная со свистом стрела попало ему прямо в горло.
Охотником был не человек, а орк. Он был высок и немного сгорблен, кожа – тёмно-зелёного цвета. Одет он был в какое-то тряпьё, а с огромной шишковатой головы свисали грязные седые лохмотья. Этот орк был стар.
Героем рассказа является старый охотник - орк Гробгорх. В результате случайных событий Гробгорху передают человеческую девочку, которую орк пытается спасти от Инквизиции и отнести её к людям.
Летучие мыши проносятся рядом с лицом Эстер. От испуга она отшатывается, теряет равновесия и падает в глубину башни.
И слышит то, от чего волосы дыбом встают на голове.
Стон.
Это не летучая мышь, и не фея, о нет. Камилла знает, кто это.
- Я не хотела… не хотела… - она надрывно рыдает.
Пояснение: на рисунке изображена аллегория. Та вина, которую чувствует героиня перед сестрой, разбившейся в скале у замка, наваливается на нее всей болью. Но когда она все же бросается спасать сестру, то для меня она сама становится феей - страдающей, осознающей.
Иллюстрация охватывает сюжет рассказа целиком. Главные героини- Камилла (черноволосая) и Эстер (светловолосая), которые являются единокровными сёстрами и дочками князя скалистых островов. Как незаконнорожденная, Камилла ревнует отца к нелюбимой сестре. Но переломный случай в заброшенной башне с участием феи навсегда изменил отношение Камиллы к Эстер.
Детективно-мистическая история времен Гаруна ар-Рашида:
падение рода Барамидов после женитьбы Джафара на сестре Гаруна.
Отрубленные головы можно оживить на несколько минут силою истолченных в порошок особых драгоценных камней. Головы свидетельствуют.
Большую часть времени Алистер проводил в библиотеке, листая «Перепись самых жадных и самых богатейших драконов Нокса с описанием внешности и указанием места их жительства»
Алистер хоть и обезумел от недосыпа, но вовсе не тешил себя победой над драконом в честном поединке. Увернувшись от удара когтистых лап, он достал из кармана АСЛ. Чудо инженерной мысли полетело под брюхо Илдвайну. Раздался скрежет и противное жужжание. Вспышка – и дракон...
основные персонажи: Валентин, Кицунэ, Ансельм и пес Рекс. По замыслу автора рассказа, все герои по разным причинам были перенесены в некий мир Экс на один из множества островов. Далее они объединяют усилия, чтобы вернуться в свой мир. У кажного для этого свой портал: у Валентина - море, у Кицунэ - мост, у Ансельма - зыбучие пески, и у Рекса - джунгли. С помощью портала они могут попасть обратно в свой мир и исправить все что они натворили, потому как в мир Экс попадают те, кто (если вкратце) в сердцах проклял своих обидчиков.
Валентин представляет собой недавно уволенного менеджера маркетингового бюро, "классический «белый воротничок» после попойки".
Ансельм и Кицунэ описываются так: " На фоне желтушного, как горчичники, неба над Валей нависали два лица: горбоносое, небритое и явно бомжеватое, сплошь затенённое из-за огромной, потрёпанной шляпы, и совсем молодое, конопатое, с крупными, в рыжей шерсти, накладными ушками, которые невероятным, совершенно диким образом смотрелись на по-детски маленькой головёнке".
Так же в последствии выясняется, что Ансельм в своем мире был художником, а Кицуне пела в группе.
Красивая, печальная, тренькающая мелодия льётся вокруг. Разношёрстные прохожие тянутся на звуки музыки и мигом залипают на удивительную картину: тоненькая девушка крутится в медленном танце, напевает давно забытые слова. – Не уходи, побудь со мною… Лицо её белое и чистое, распущенными волосами играет ветерок. Никаких ушей, никаких хвостов… Даже разноцветных линз нет – всё натуральное… До чего же странно… До чего же интересно… – Я так давно тебя люблю... Тебя я лаской огневою...
Давай, везунчик. Включай голову. Лишь бы работал Интернет», – лихорадочно думал Валя, холодными руками вынимая из чемодана ноутбук и вставляя в него USB-модем.
Заплаканный Ансельм, Рекс и недоверчивая Кицуне сгрудились вокруг.
Интернет работал.
Общая концепция
Куин вскинула револьвер и прицелилась им в главарей с пронзительным визгом... Конечно,- с бусами, растрёпанными волосами и в юбках,- Куин выглядела совсем неубедительно. Орк и гном на мгновение остановились, озадаченно глядя на неё
— Тогда, добро пожаловать! Меня зовут Эльмаир. Чем обязан лицезреть вас, в сей чудесный час, моя nilde?
Куин на мгновение опешила. Она давно не слышала, чтобы эльфы говорили на своем родном языке с другими представителями рас.
Сивояра подняла голову, смахнула налипшие волосы, размазала кровь по лбу. От взгляда ее, бессмысленного и пустого, сжималось сердце.
— Убивать пришел, — не спрашивала, знала.
— Ты стала чудовищем.
Она хрипло хохотнула, но закашлялась, согнулась, обняв живот, а когда откинулась назад, опершись спиной на балку, Отай увидел багряное пятно, расползшееся по ее животу. Грязное платье, будто его сквозь жернова пропустили, свисало лохмотьями. Измочаленный подол задрался, обнажая белые ноги.
— Зря пришел. Я и так умираю, — она неловко улыбнулась, как в ночь, когда впервые приглашала в свою опочивальню и попыталась прикрыть бедра: — Умираю второй раз, Отай, подумать только… Мне и первого было много.
