Дракон был здесь. Его огромная, антрацитово-чёрная туша, покрытая блестящей в солнечных лучах чешуёй, нависала над лежащим телом юного рыцаря, похожим на безжизненную сломанную куклу.
«Опоздал!».
""– Как мне доехать до замка Драм? – вопросом на вопрос ответил человек. Одна из ворон сердито каркнула.
Фомор валко переступил с ноги на ногу, замотанной рукой показал направление: – Туда езжай. До деревни доберешься скоро. Человек, даже не кивнув, тронул поводья. Кобыла устало фыркнула, неуверенно шагнула, пробив копытом наст. – Не каждый, кто идет в замок, возвращается оттуда, – прохрипел фомор. – А я ведь знаю, кто ты. Тебе не будут рады. В этот раз человек не промолчал.
– Мне нигде не рады. Но я везде нужен, – и ветер подхватил его слова, закрутил в снежном вихре и уволок прочь.""
...Когда у костра неслышно появился Люпус, зайцы уже беспокойно шевелили носами и нервно подскакивали на месте. Жёлтые глаза волка хищно блеснули, отразив пламя костра…
Его разбудил проводник, которого Счастливый Номер ни за что бы не принял за проводника: на нем была жилетка вроде тех, что хиппи таскали в шестидесятые, облепленная разноцветными значками, и засаленная фуражка.
– Ваша остановка, – сообщил он, глядя на Счастливого Номера с неясным сочувствием, – прошу покинуть поезд. Оружие, наркотики, музыкальные инструменты?
Счастливый Номер помотал головой и пробормотал что-то неопределённое в ответ, надеясь, что его не заставят предъявлять билет. Ни один вопрос, что стоило бы сейчас задать из соображений осторожности, не пришёл ему в голову.
…Нэй углублялся в лес и видел всё больше отрывков из своей жизни.
Какие-то были счастливыми, какие-то грустными: где он один, где он с товарищами, где он сражался, а где отдыхал, где мечтал, а где плакал.
Молится Михаил. Неслышные слова вылетают изо рта облачками белёсого пара. Его Бог — в нём, бьётся измождённым сердцем в груди, растекается тягучей тяжестью в костях, наполняет силой уставшую душу. Тьма дышит ему в лицо, но он не отводит взгляда.
— Великий Хан Эрлэг получит тебя. Пусть не сегодня.
— Великий Хан Эрлэг получит тебя через двадцать три года, три месяца и двадцать дней.
Все так же ухмыляясь, они придвигаются ближе, садятся по обе стороны от Михаила, склоняются к его ушам и шепчут в них правду о будущем. О грядущем нашествии, о падении городов русских, о пламени и плаче, что охватят землю от края до края.
Никаких особых правил поведения в этой камере нет – криокапсула надежно отделена от посетителей силовой стеной, бейся не бейся. Даже никакой черты нет, за которую не заходить, и Улисс подходит к стене вплотную.
Пенелопа в капсуле – как живая; не хватает только бесчисленных ее серёжек, бусинок, браслетов, потому что весь металл убирают, его с крионикой нельзя. Её волосы, синие от антоцианина, такой же длины, как и были, — и выбритые виски, и длинная смешная косичка из-за правого уха (как раз должна быть с бусинами и перьями, но нет). У Пенелопы очень спокойное и бледное лицо – такой он её почти никогда не видел при жизни.
Улисс невольно протягивает руку. Силовая стена искрит от его касания и не пропускает дальше. Ему всё равно не дотронуться, не дотянуться через стекло капсулы, через эти провода и трубки, не разбудить её – потому что она не спит, не видит снов, и потому не проснётся.
Описание иллюстрации:
В основе иллюстрации - главные персонажи рассказа Киры Эховой ""Теория эволюции плюшевых мишек"" - добрая и симпатичная ведьма Эмма и Монстрик, похожий на потрепанного плюшевого мишку. Страшный и непонятный Чучельник так же присутствует в иллюстрации. За спиной главных персонажей рассказа мы видим оба его проявления - облако тьмы с огромным ртом, наполненным мелкими зубками, и странная мышка, выглядящая так, как-будто ее кто-то надел, как костюм, не подходящий по размеру. Каждый персонаж в иллюстрации отражает свою наиболее яркую черту: ведьмочка схватилась за голову из-за неожиданно возникшей в ее доме проблемы, Монстрик растерянно взирает круглыми глазами-пуговицами на зрителя, а мрачная темнота - Чучельник угрожающе склоняется над ними.
Выдержки из рассказа, послужившие основой для иллюстрации:
***
«Тьма легко стлалась над полом как отрез скользкого шёлка, подбираясь к намеченной цели, и выглядела бы не совсем материальной, если бы не рот. Большой, круглый, полный мелких острых и очень-очень материальных зубов. Такой рот крайне легко было представить присосавшимся к шее и жадно глотающим кровь. Или к виску, неторопливо пьющим чужие мысли. Или к самому сердцу, насыщающимся чувствами и жизнью.
Я на всякий случай сделал умный вид и кивнул, хотя пока ничего не понял.»
***
«– Довольно мерзкая тварь, – продолжила Эмма, – должно быть, он попал в дом на Подменную ночь. Иначе ему сюда никак не пробраться.
Я жалобно посмотрел на ведьму. Она поймала мой взгляд и вздохнула.
Подменная ночь – это ночь на новолуние. Обычно самая тёмная и нехорошая. Когда око луны почти не смотрит на землю, как правило, и творятся самые мерзкие делишки. Выползает всякая нечисть откуда ни попадя. Знаешь, говорят, что в темноте все кошки одинаковы. На самом деле, не только кошки. В Подменную ночь, когда слишком темно, любое существо из смежного мира может легко попасть в наш, прикинувшись каким-нибудь предметом или другим существом. То есть, поменяться с ним местами. Обычно это лучше всего удаётся тем, у кого есть особые навыки. Как у чучельника, например. Он крадёт сущность живых существ, как бы выпивает, высасывает её. Остаётся только пустая оболочка. Из неё он обычно делает чучело. Не спрашивай зачем. Я понятия не имею, может хобби у него такое. Но главный фокус не в этом. Главный фокус в том, что чучельник теперь – мышка».
***
«Из дыры, тем временем, вывалилось нечто, напоминавшее мышку весьма и весьма отдалённо. Вернее так: нечто, что носило мышку как костюм. И этот костюм было ему явно маловат на несколько размеров. Морду раздуло и вспучило, нос съехал куда-то набок, одно ухо торчало вертикально вверх, а второе скукожилось и скромно болталось в сторонке. Мышиное тело напоминало полусдувшийся футбольный мяч – рыхлое, аморфное, и оказалось приблизительно такого же размера. Хвост был неприлично задран и раскачивался, как сумасшедшая антенна на ветру».
***
«Да точно. Я был детской игрушкой. Любимым затасканным и затисканным плюшевым мишкой какого-нибудь карапуза. Деть рос, мишка старел и всё больше обтрёпывался. И, наконец, стал не нужен совсем. Но из сентиментальности старую игрушку не выбросили, просто запихнули поглубже в пыльный чулан».
Баронесса лежала на голых камнях, окровавленная, неподвижная. В сумраке комнаты на белой рубашке крупными кляксами темнела кровь. И было что-то еще…"" Но скорее я пытался передать драматизм ситуации, когда палач выполняет свою работу, но видит перо и в нем начинает рождаться сомнение, правильно ли он поступает.
“……Тогар не оставлял нерадостных дум: «Неужели Стеллана не понимает? Ох, женский разум!
……Надо поговорить с женихами по одному, убедить их в нелепости затеи. Объяснить пагубность этой свадьбы для всей Великой Степи! Поздно… Лучше обратиться к самим Незримым. Но примут ли они мою жертву? Старая кровь…»
Крысоловка бывает безжалостной и не делает в этом различий. Прав ты или виноват, стар или молод, живёшь здесь уже много лет или явился вчера – однажды она проедет по тебе паровым катком, вытряхнет из тебя душу, и ты можешь только молиться, чтобы это произошло не сегодня.
Питер немного полюбовался картиной с мышками, затем снова выглянул в коридор.
– Сэр Дворецкий! – крикнул он. – Завтрак, пожалуйста!
Через минуту в комнату вошел бодрый, подтянутый старик, неся в руках серебряный поднос с бутербродами и кофе.
– Завтрак, сэр Питер! – доложил он.
– Благодарю вас, сэр Дворецкий. Туда, пожалуйста! – художник привычно махнул рукой в сторону мольберта.
И Дворецкий аккуратно поставил поднос на храбрую, дерзкую, коварную табуретку.
Рыцарь прицепил меч, надел шлем и уселся в повозке удобно. Затем взял копье, примерился и, отталкиваясь им, погнал повозку к обрыву. Дракон бесшумно спланировал и занял позицию за его плечами. Рыцарь старался изо всех сил, и повозка очень быстро набирала скорость. Держась чуть выше развевающихся перьев, дракон не отставал.
Кто-то из гномов за моей спиной зажёг свет, и я увидела сидящее перед дверью существо. Ростом оно оказалось с домовика, но не в пример худее. Домовые всё больше коренастые и основательные, а этот тонкий, что щепка.
«Бе-е-е-ги! — пели охотничьи рога вслед выбивающемуся из сил золотому королю-оленю.
«Не уйдёш-ш-шь! Не уйдёш-ш-ш-шь!» — хищно шипели стрелы.
«Ло-о-ови-и-и!» — выл вожак, гладкий чёрный пёс, ведя стаю.
«Окружай, рви, хватай!» — гремела в ответ свора.
Охотники улюлюкали, подгоняя лошадей. Лошади яростно отжёвывали мундштуки. С дрожащих храпов летели клочья пены. Бока лоснились от пота.
Олень оступился, захромал, замер, не в силах бежать.
Юный всадник с белым бесстрастным лицом вскинул золочёный лук. Принц человеческий целил в сердце королю лесному.
Олень выставил рога, отгоняя псов, и простонал:
— Альвергор, погоди. Я не прошу пощады, ты не пощадишь, — в огромных тёмных глазах мелькнула боль. — Мой лес отныне принадлежит тебе…
Атакующие не дождались сигнала, ведь всё обговорено заранее.
Как обычно, самые быстрые и сильные вырвались вперёд, к славе…
Или – к гибели. Закружились сумятицы первых схваток.
Картина начавшегося боя завораживала. Вот сцепились, переплелись
и рухнули в Океан два неуступчивых – видно, молодых! – бойца…
Аннотация к рассказу: Здесь белые сны меняют мир, а черные убивают - давая сновидцу волшебный камень, исполняющий желания. Но какое желание оправдывает гибель односельчан, и может ли что-то спасти душу Черного сновидца?
Первая же собака сбивает с ног, я только чудом умудряюсь поцарапать ей нос. Она отскакивает, а на меня бросается вторая, не давая подняться с ног. Бью ее второй лапой, но удар приходится вскользь, и вместо того, чтобы оторвать твари голову, я лишь отгоняю мерзкое животное. Плохие собачки! Плохие! Третья шавка хватает меня за плечо, разрывает мягкий плюш и намертво цепляется в лямку рюкзачка. Дура! Ловко вскрываю ей горло и отпихиваю агонизирующий труп к остальным блохастым тварям. Посмотрите, как вы меня испачкали, суки!
...Рыцарь старался изо всех сил, и повозка очень быстро набирала скорость. Держась чуть выше
развевающихся перьев, дракон не отставал. Быстрее, еще быстрее, еще, на бешенной скорости повозка
вылетела за край обрыва…
попытка представить как могла бы выглядеть обложка к рассказу.
— Погуляй, — его толкнули, не грубо, но сильно, отвесили легкий пинок. – Погуляй, Лойо, пообщайся с предками. И возвращайся к нам.
Он неловко повернулся, оглянулся на темные фигуры – трое уже отвернули от него свои лица-маски, поднесли к свирели к губам, барабанщик продолжал отстукивать ритм.
Лойо огляделся. То ли вечер, то ли раннее утро – промозглая серая стынь. Вокруг костра сплошной стеной – лес. Сумеречный, неприветливый. Ему совсем не хотелось идти туда, но они ведь сказали: «Погуляй»… Он стиснул зубы и двинулся вперед. Побрел медленно, раздвигая руками ветви. Потом вспомнил, оглянулся на костер. Что такое? – огонь казался маленькой искоркой, мерцающей вдалеке. Как же так, он же сделал всего несколько шагов…
— М-м-м… — Де Бреноль растеряно смотрел на доску. На первый взгляд, он по-прежнему имел большое преимущество, но, если просчитать чуть вперёд — позиция вдруг оказывалась проигрышной. И доводы джинна, и игра требовали внимания, но думать обо всём сразу не получалось: он оказался сбит с толку.
— Я дал тебе то, чего ты желал. — По воле джинна снятый с доски белый слон поднялся в воздух и завис перед лицом де Бреноля. — Твоё сиюминутное желание сбылось: ты выиграл у меня фигуру. Но проиграл партию.
— Ещё нет, — сказал де Бреноль, сделав единственный ход, показавшийся ему приемлемым. Слон кувыркнулся в воздухе.
— Да! — возразил джинн и двинул ферзя в атаку. — Но, быть может, в следующий раз ты будешь играть умнее. Желание не есть нужда в чём-то; и наоборот. Только дурак может думать, что добро — в бесконечном потворстве чужим желаниям, а счастье — в потворстве своим. Не всякий мудрец понимает, в чём истинная его нужда… Во всём необходима мера: тебе, волшебнику, следовало бы твёрдо знать это.
Кай, сощурившись, притягивает к себе пылающий комочек. А потом поворачивается к блондинке. В его протянутой руке лежит кулон в форме изгибающегося дракона. Серебряный, как и иллюзорные звезды у них над головами
Дома Горислава сложила припасы в уголок и перекусила самым большим орехом. А потом села смотреть телевизор. Но вместо фанеры и пыли увидела маленькую трёхголовую паучиху, которая успела украсить телевизор изысканной паутиной, и теперь вязала свитер с оленями.
А когда по венам побежал белый лунный огонь, в зал вошла Плясунья. Повела плечами – и Питер вышел из-за портьеры, будто так и надо, и две пары закружились в танце.
Смерть барона и обращение дракона в поверженного рыцаря.
""Барон хотел вскочить и тут же бежать прочь, но колени снова подогнулись, и он рухнул на прежнее место. Отнявший волю страх держал его крепче чар и цепей.
– Гляжу, ты не спешишь меня покидать. И правильно. То, что ты сейчас узришь, не видел ещё ни один смертный на моей памяти… А она немногим моложе этих гор.""
""Левую руку де Ломбреда, в которой он сжимал злополучный пергамент, внезапно обожгло. Вскрикнув, он увидел, как испещрившие его символы на краткий миг расцветают огнём, а затем договор осыпался в пальцах горячим жирным пеплом.
Дракон прервал свою речь. Слегка склонив голову набок, ящер наблюдал за тем, как человек какое-то время нелепо отряхивает ладонь. Затем его пасть растянулась в подобии жуткой улыбки. Толстый, усеянный шипами хвост ударил из стороны в сторону.
– Всему на свете приходит конец, барон…
Де Ломберд готов был умолять и унижаться. Он даже открыл рот для первой просьбы, но вдруг почувствовал слева в груди острую, сильную боль. Невнятно вскрикнув, он повалился ничком на каменистую землю. Свет перед глазами начал стремительно меркнуть, и немолодой, обрюзгший мужчина успел порадоваться, что остроты драконьих зубов ему испытать не грозит.
Ничего из того, что произошло дальше, барон уже не увидел.""
""Гость отставил кубок в сторону и поднялся.
Человеческий век слишком короток, и надо было успеть сполна насладиться его нехитрыми прелестями, прежде чем Великое Яйцо снова выпустит в мир дракона.""
Посовещавшись, Мышки полезли на стену сами. Монеты пришлось передавать по цепочке.
Маленький Великан, что забрал меня, ни на кого больше внимания не обратил.
Видимо, он еще не знал обрядов своего народа. Великанчик нес меня в руках,
улыбался, гладил, вдыхал мой аромат. Это было страшно, странно и приятно одновременно.
Драконица медленно обернулась, поводя красивой, несмотря ни на что, такой красивой головой, сделала несколько задумчивых шагов, нагнула шею… Ник перестал даже дышать: самка фобозавра, живая, всамделишная как минимум ровно настолько, чтобы уничтожить его и не заметить, была от него так близко, что, будь он самоубийцей, он мог бы протянуть руку и коснуться её чешуйчатого носа, ровнёхонько промеж глаз… расположенных так, что она сейчас в упор его не видит, потому что он стоит прямо перед ней…
Палач встает сбоку от плахи, отточенным жестом поднимает клинок.
Совсем скоро она освободится.
А что будет с человеком, убившим ангела?
Казнь – не убийство.
Палач – не человек.
Клинок с глухим воем описывает короткую дугу. Лезвие, что на кромке тоньше волоса, проходит плоть, как воду, вгрызается в неподатливое дерево плахи, отдает ломкую дрожь рукам – знак смятения и надрыва. Палач видит, как в этот миг широко распахиваются над согнутой спиной сияющие белым крылья. Дункан Калланмор стоит, закрыв глаза. В тенях слуа воет от восторга.
Только не слышно, как падает в корзину голова.
...Не успел официант принести заказ, как она вошла в полутёмный зал в сопровождении неизвестной Энрику девушки.
Незнакомка сразу же приковала к себе мужское внимание. Уже в силу того, что её наряд был смел и крайне необычен. Короткая кожаная куртка с накладными карманами, застёгнутая на все пуговицы, кроме верхних двух, туго обтягивала стан, открывая воротник грубой на вид блузы. Узкие, почти до неприличия облегающие штаны заправлены в высокие сапоги с обилием блестящих пряжек. Волосы, за исключением длинной, зачёсанной направо чёлки, убраны под шляпку с высокой тульей и короткими, загнутыми вверх полями. А на самой шляпке красовались очки-гоглы с замутнёнными стёклами.
Энрик встал, машинально поправляя и без того безукоризненно стоящий воротник парадного форменного сюртука. И почти что с усилием перевёл взгляд с незнакомки на Лаису, одетую в скромное коричневое платье с вышитым передником и белой блузой под горло.""
...
""Стройная фигура, которую лишь подчёркивали её экстравагантные наряды. Зелёные глаза с огоньком хитринки, едва заметные веснушки на лице с высокими скулами и милыми ямочками на щеках. Немного вздёрнутый нос и очаровательные маленькие губы, которые умели растянуться в совершенно невероятную улыбку.
Первый сорвался с места мгновенно, я едва не соскользнула и в панике зашарила по ровной шее, ища, за что бы удержаться. Покосившись назад, дракон вырастил прямо передо мной пару шипов. ... Ветер дул со страшной силой, в ушах свистело, я прижалась к чуть тёплой чешуе, но пальцы и уши всё равно мёрзли. Драконы поднялись, наверное, на километр, выше не стали, опасаясь совсем застудить нас. Я попыталась посмотреть на землю – одна чернота да непрерывно мигающие огни, и ничего не различить
Крылья поднялись, встретились, опустились. Бабочка облетела палату и забилась о стекло неоткрываемого окна.
Я надела венок на голову, протянула руку и жестом изобразила, как распахиваю окно:
- Лети!..
И бабочка выпорхнула сквозь стекло на волю.
Летняя ночь, на небе – полная и очень яркая луна. Среди большого сада, в изобилии снабженного дорожками, газонами и беседками, стоит дом. Он достаточно велик и достаточно причудлив. Одна половина дома ярко освещена. В другой горит единственный огонек. Если бы воспитание позволяло нам заглядывать в окна (и если бы мы умели летать, поскольку это окно находится на третьем этаже), мы увидели бы приятного молодого человека, делающего наброски в блокноте при свете свечи. За его спиной на мольберте притаилась картина, но разглядеть ее в темноте нельзя. Это окно будет долго еще светиться после того, как все огни на второй половине погаснут. Затем уснет и оно, а коридоры большого дома наполнятся зловещими шагами, шорохами и тихим, сдерживаемым смехом.
Баронесса лежала на голых камнях, окровавленная, неподвижная. В сумраке комнаты на белой рубашке крупными кляксами темнела кровь. И было что-то еще…
Весь пол клетки был покрыт перьями. Белоснежными перьями, в россыпи кровавых брызг. Потревоженный шагами воздух поднимал их, кружил над полом, они прилипали к одежде… словно издалека раздались шаркающие шаги слуа, скрип двери.
Сначала появились глаза, пустые и огромные, затем уродливая голова. На месте следов от попаданий клоками начала расти чёрная шерсть, на месте выбитых дробью зубов — тонкие звериные клыки. Одежда порвана, плоть покусана выстрелами.
С востока приближался, нарастая, странный гул. Удивление, недоумение, возмущение и бешеная ярость слились в подобие громовых раскатов. «Знак! Знак от Незримых!»
Один за другим жители деревни кидались за стаей и становились ее частью, преображаясь в диких зверей. Время страха закончилось, Лес подарил им возможность сражаться. Призрачная плоть наваждений становилась дымом от ударов лап, пропадала в оскаленных пастях. Имоджена встала с Арленом плечом к плечу. Рядом торжествующе завыл Фелан.
Постаревший Зеленый Хранитель молчаливо наблюдал триумф волков. Он уступил дорогу следующему поколению. Последние листья сорвались с опущенных ветвей — и по Лесу разнеслась тихая песнь. Почти неслышная, неуловимая, точно рассеянный среди облаков звездный свет. Размытые, мерцающие образы людей возникали у Зеленого Хранителя, и их голоса звучали в унисон.
Здесь были и родители Арлена и Фелана. Однако братья не слышали их — они продожали сражаться.
Заговоривший с ним был похож на огородное пугало – рыжие патлы, связка ключей на шее, смятый цилиндр, приподнятый в приветственном жесте, байкерская куртка и грязные джинсы с десятком заплат. Возраст на вид определить было совершенно невозможно. Он стоял, опираясь спиной на фонарный столб с часами, возле невысокого краснокирпичного здания, окна которого были забиты досками.
Потом метали копья, ножи. Тенори попал копьем одной твари прямо в грудь, той, что стояла ближе всех и хорошо была видна в свете факелов. Лойо невольно содрогнулся, вспоминая – копье Тенори вонзилось в нее с чавкающих звуком, словно в болотную топь. А она просто вынула его и, наклонившись, аккуратно положила у своих ног.
Сцена, изображающая Кейн и Спектра на пути к поселению. Спектр получает информацию о племени Кейн через специальное устройство ориентир, Кейн склонилась к воде.
""— Да! А стражники! Они его не выдворили, а стоят, точно куклы. Из лошадиного рта туман ползёт! Вот жуть-то! — добавил испуганно озираясь — Они все одержимы… Надо доложить Мантигору!
— Погоди, — остановил паренька Ирв. — Я должен сам это увидеть.
Они заспешили по коридору, выскочили в галерею внутреннего двора и замерли. Слева и справа от донжона — центральной башни — стояли люди. Они напоминали восковые скульптуры: бледные, с пустыми стеклянными глазами, смотрящими вверх. От их ртов, словно посреди лета ударил мороз, исходил пар. В центре толпы, полководцем, верхом на коренастой лошади, восседал Кив. Или это был уже не он? Внутри тучного тела что-то двигалось, из глаз лились огненные слёзы.""
Спрыгнув на пружинистый полог влажного мха, я запрокинул голову. Падение пробило в плотных, истекающих изумрудным светом кронах колодезную брешь. Как снаряд, протаранивший свод затерянного храма. Это был единственный видимый путь — ни тропы, ни просвета в сплетающейся зелени, ни, тем более, человеческого следа. Дыхание сонных джунглей колыхалось вокруг, омывая дурманящим жаром, плеск и шёпот воды звучал всюду, шелестел на разные голоса. Вдалеке какая-то птица выводила низкую, дикую, гипнотическую трель. Звук нарастал, маня, путая мысли.
Путники шли вдоль поля, над которым возвышалось чучело, черные глазницы смотрели пустотой.
-Гавр, смотри какое страшилище, и зачем его Калиб так близко к дому поставил, а не как все, на середину поля?
Чучела будто нависло над кукурузой, из рукавов грязного, длинного заплатанного пальто вылезли отростки корней, похожих на уродливые руки с когтями, на голове была надета соломенная длиннополая шляпа, скрывающая лицо, под шляпой свисали белёсые, тонкие, отростки, похожие на волосы, низ пальто скрывала кукуруза.
Но вместо фанеры и пыли увидела маленькую трёхголовую паучиху, которая успела украсить телевизор изысканной паутиной, и теперь вязала свитер с оленями. Олени перебирали копытами и фыркали.
— А вы откуда? — удивилась белочка, но тут же спохватилась и предложила гостье, — Хотите, угощу вас чаем?
— Нас зовут Нора, — ответила паучиха хором тремя головами сразу, — мы тут будем жить и показывать всякое интересное. И чай, конечно, любим, спасибо большое, особенно если с мёдом.
– Джейкоб…
Пальцы дрогнули, внезапно онемев в тёплой перчатке.
– Дже-е-ей-коб…
Он обернулся…
…и окаменел.
По коридору плыла Ведьма.
Тролль удобнее устроился, прислонившись горбатой спиной к выступу в стене пещеры, и уставился на Флою.
Фея ещё дрожала. Но, бережно сложив изломанные крылья, вскинула тонкие руки и закружилась, сначала медленно и словно неуверенно, затем всё быстрее и быстрее. На мгновение она превратилась в размытый золотистый вихрь, потом резко остановилась и стала отбивать замысловатый ритм нежными ножками. Подпрыгнула, изящно вывернув стопы, потом ещё раз, повернувшись в воздухе вокруг своей оси, и снова вернулась к ритму.
Что-то неуловимо изменилось в пространстве пещеры. По стенам дико носились тени, воздух, до того спёртый и тяжёлый, посвежел. Потрескивание костра переплеталось с шелестом, который издавали крылья и платье феи, прямо из камней рождались неведомые звуки. Тролль зашевелил ушами и прислушался. Так и есть: далёкий колокольчатый смех, удивительные голоса, пронзительная песня неведомого музыкального инструмента, а ещё… барабаны, кажется? Он слышал подобное очень-очень давно. Наверное, это магия фей.
Из дыры, тем временем, вывалилось нечто, напоминавшее мышку весьма и весьма отдалённо. Вернее так: нечто, что носило мышку как костюм. И этот костюм было ему явно маловат на несколько размеров. Морду раздуло и вспучило, нос съехал куда-то набок, одно ухо торчало вертикально вверх, а второе скукожилось и скромно болталось в сторонке. Мышиное тело напоминало полусдувшийся футбольный мяч - рыхлое, аморфное, и оказалось приблизительно такого же размера. Хвост был неприлично задран и раскачивался, как сумасшедшая антенна на ветру.
Но светло в этой избушке не от солнечного света, а от плафонов на потолке. Бетонные стены выкрашены в холодный голубой. Мы стоим в кабинете у конторки, за которой сидит женщина и печатает на машинке — совсем как мама на работе. Женщина одета в коричневый мундир, у нее пепельные волосы и ледяные синие глаза. На голове фуражка с эмблемой — череп и скрещенные кости.
""Моя работа нудна и скучна. Во-первых, она привязана к одному единственному месту, за которым нужно постоянно следить. Проходят года, десятилетия, века, а ты все еще здесь и наблюдаешь за перекрестком. ""
""Я только тем и занималась, что рассматривала, как растет мой любимый дуб в лесочке на перекрестке. ""
""Я была всем довольна. И хоть это была не жизнь, а лишь ее подобие, но я ей наслаждалась. Радовалась каждому новому дню, солнцу, природе. Даже была по-своему счастлива. Жаль, что этому придет конец. Но так я совершу хоть что-то хорошее. Моя земная жизнь прошла напрасно и закончилась бездарно, так хоть жизнь после смерти послужит чему-то хорошему.""
Громадная, усеянная роговыми наростами морда приблизилась, и вскоре едва дышащий от стиснувшего грудь леденящего обруча де Ломбред видел перед собой лишь светящийся ярко-оранжевый глаз с вертикальным зрачком.
Вижу, как твой самолет приземляется, как ты выходишь – что, узнаешь ли, Улисс, ту страну, что покинул? Ты улыбаешься – эту улыбку я помнила все эти годы, я сохраняла её на слайдах и на голограммах; эта улыбка, я думаю, стоит того, чтобы ждать даже вечность, я же ждала, получается, вовсе не так уж и долго.
Вижу, тебя пропускают охранники аэропорта, словно теперь ты и правда никто – не судим, не опознан. Я провожаю тебя долгим взглядом из видеокамер, вот ты садишься в такси, я тебе предлагаю маршруты; может быть, автопилот?..
Нет, постой…
Да куда же ты едешь?!
Конь низко-низко наклонил голову, а осел сзади презрительно фыркнул. Тыльной стороной руки с мечом рыцарь поднял забрало и ошалело уставился на дракона. Тот слегка поклонился и сделал приглашающий жест в сторону туши.
Хоба сидел, обхватив колени, и пристально разглядывал добычу. Похоже, фее пришлось несладко, а крылья явно сломаны. Не удивительно, что она не летала, а плелась по мосту. Интересно, что она делала в глуши?
Баронесса лежала на голых камнях, окровавленная, неподвижная. В сумраке комнаты на белой рубашке крупными кляксами темнела кровь. И было что-то еще…Весь пол клетки был покрыт перьями. Белоснежными перьями, в россыпи кровавых брызг.
Щель-в-Полу ползла за Вероничкой, как привязанная. Карандашам на этой неделе исчезновение не грозило: с тех пор, как девочка повадилась нашептывать в нее истории, Щель-в-Полу потеряла интерес к иной пище. Лишь бы Вероничка не нашла другого способа избавляться от своих сказок. Сложно было только каждый раз прикидываться новой щелью. Впрочем, рассказчица, одержимая очередной историей, ничего вокруг не замечала.
Счастливый Номер упрямо продолжал стоять и продержался до самой полуночи (согласно часам, что на Ратуше). А во вторую полночь (по фонарным часам) на Судебный перекресток, что звался раньше Перекрестком Судеб, вышел, хромая, проходимец Гриф – и самым отъявленным стало не до смеха. Не ведала ни одна душа в Крысоловке, какую судьбу Гриф таскает за плечами, но любой поручился бы – Счастливому Номеру такая судьба встанет поперёк горла.
Гриф обвел собравшихся желтыми своими глазами, хмыкнул, сплюнул коричневым под ноги и сказал:
– Не отдам.
Налетел порыв ветра, взметнув пыль над Перекрестком, и все поняли, что мена судьбами не состоится. Счастливый Номер тоже понял это, сел на землю и наконец заплакал. Гриф стоял над ним молча, дожидаясь, пока выльется самое болезненное, потом произнёс...
В первый раз они поцеловались в парке, у памятника Балбесу, герою советских комедий. От неё вкусно пахло парфюмом, от него несло потом и фруктовой жвачкой. На ней было чёрное платье в белый горошек, он был в футбольной форме. Лёва сказал, краснея, что она очень красивая, а та хитро подмигнула. Он как-то незаметно к ней потянулся, промазал, чмокнул в щёку. Она рассмеялась, и они поцеловались, и чугунный Балбес, ухмыляясь, охранял их счастливый покой
Питер, кравшийся впереди, протянул руку.
– Замри!
Вероничка послушно замерла.
– Ты погляди только!
Портьера у входа в холл едва заметно шелохнулась, открывая щелку для двух пар любопытных глаз.
Посреди холла, в море лунного света, стояли Казанова и Служанка.
– Я сыграю для вас, синьорина, – произнес он.
Призрак протянул ладони к лунному свету, и в его руках оказались скрипка и смычок. Он приложил скрипку к плечу…
Музыка подхватила Служанку.
– Иди, – сказала она ей, – иди. Это та самая единственная в жизни ночь, когда Золушка становится принцессой. Танцуй.
Из тьмы коридора вышел завороженный музыкой Мышелов. Он склонился перед Служанкой, приглашая ее на танец. Она нерешительно оглянулась на Казанову, и тот кивнул ей. Пальцы Служанки легли на ладонь призрака.
К ногам Казановы подбежали Шесть Грустных Мышек. Они поднялись на задние лапки и достали флейточки. Питер неслышно застонал: нужно было нарисовать их именно так! Крохотные пальчики Мышек проворно бегали по дырочкам, и мелодия, печальная вначале, становилась все веселее..
Хоба со скоростью, ему не свойственной, забежал на мост. Впервые Гюльдрохайд не пустовал: на нём сидело крошечное создание с тонким, едва светящимся тельцем, выразительными янтарными глазками на бледном личике и слюдяными, безжизненно свисавшими крылышками. Фея.
Барон хотел вскочить и тут же бежать прочь, но колени снова подогнулись, и он рухнул на прежнее место. Отнявший волю страх держал его крепче чар и цепей...Затем дракон осторожно, чтобы не задеть убитого похожими на кривые сабли когтями, переступил через него и в единый миг оказался возле барона. Громадная, усеянная роговыми наростами морда приблизилась, и вскоре едва дышащий от стиснувшего грудь леденящего обруча де Ломбред видел перед собой лишь светящийся ярко-оранжевый глаз с вертикальным зрачком...Левую руку де Ломбреда, в которой он сжимал злополучный пергамент, внезапно обожгло. Вскрикнув, он увидел, как испещрившие его символы на краткий миг расцветают огнём, а затем договор осыпался в пальцах горячим жирным пеплом.
Эрлэг чёрной громадой движется сквозь лагерь. Его борода развевается на ветру, как проклятое боевое знамя. Самые отважные и самые хмельные из кметов встают у него на пути, вооруженные топорами и мечами, но ни топор, ни меч не в состоянии пронзить закалённую пламенем преисподней плоть.
По бокам пришли в движение ветки и корни деревьев, обвивая Катю и не давая ей пошевелиться. Мужчина приблизился к ней с улыбкой, поигрывая когтями, словно перебирал невидимые чётки.
— Нет, – прошептала Катя, не в силах унять дрожь.
Когти вонзились прямо в сердце девушки, и последняя мысль пронеслась в затухающем сознании: «Старик обманул меня»…
Девушка старалась не двигаться, когда оно спустилось и посмотрело прямо на неё. У существа были определённо мужская фигура и человеческое лицо, словно разукрашенное чёрными красками, но у Кати язык не поворачивался назвать его человеком. Люди не вызывали столь всепоглощающий ужас.
— Не бежать, – по щекам потекли слезы. – Не бежать, – повторяла, даже когда увидела, как исчезало сердце и удлинялись окровавленные когти на руке мужчины.
Девушка судорожно вцепилась в ближайшую ветку и из-за всех сил старалась заставить тело не двигаться. Если она сделает хоть один шаг, то он убьёт её, как убил остальных.
По бокам пришли в движение ветки и корни деревьев, обвивая Катю и не давая ей пошевелиться. Мужчина приблизился к ней с улыбкой, поигрывая когтями, словно перебирал невидимые чётки.
Подожди… постой…
Тварь шагнула в полосу лунного света, поднесла руки к лицу, и Лойо увидел, что они человеческие.
Тенори. Перед ним стоял Тенори, покрытый черной слизью, с ладоней его капала кровь, на животе расплывалось пятно.
Твои воины сражаются, молча, как, впрочем, и всегда. Ты в какой-то момент понимаешь, чувствуешь, что они, убивая и умирая… молчат твое имя! И эта тишина становится все громче. Твоя Песня сливается с ней, крадет все звуки из окружающего мира и сама становится тишиной. И павшие бойцы поднимаются вновь. Раны зарастают быстрее, чем их успевают наносить. Патроны кончаются, но винтовки продолжают стрелять.
Сражение, что уже подходило к концу, вспыхивает с новой силой. Ты в какой-то момент останавливаешься перевести дух – но Песня не прерывается. Она идет из глубин души, создается вибрацией всего тела… синхронным биением каждого стального пера на новообретенных крыльях, сияющих серебром.
Ты открываешь глаза без зрачков – сплошное расплавленное золото, как осенние листья в пламени.
Ни одна тропа не вела туда, куда лежал их путь, поэтому путники шли сквозь кустарники и перелезали через поваленные деревья и овраги, пока, наконец, лес не закончился, а четверо не оказались прямо перед Белым Деревом. Пусть уже и наступила ночь, оно все равно сияло, только теперь мягким, не слепящим светом. Чарующим, теплым, словно вобравшим в себя мудрость и жизнь всего мира. Вблизи было видно, что оно не полностью белое – ствол служил оправой для нескольких сотен радужных кристаллов, а в почках зрели и вырастали прямо на глазах все новые и новые миллиарды минералов. Только присмотревшись, можно было заметить, что каждая почка рождает не один, а два камня. Хамали остановилась взглядом на одной из пар – лимонно-желтых круглых камнях, которые образовались буквально за минуту и тут же испарились – они уже висели на шее своих владельцев.
Они подошли ближе.
— Так… и что мы будем делать? – Альхена в замешательстве провела ладонью по белому стволу Дерева, ощущая под пальцами многочисленные углубления.
— Вот теперь мы и поймем, какие у нас варианты, верно? – Антарес с усмешкой глянул на Хамали.
Он вгляделся в кристаллы, вправленные в кору. Что-то отличалось в них от обычных. Антарес резко выдохнул.
— Они…
Удивление, почему на ветвях растет множество кристаллов, в то время как в стволе их количество было не велико, испарилось. Кас приблизился и удивленно присвистнул. Все занятые углубления были заполнены парами камней разных цветов. Сверкающие ярче, чем звезды на небосводе, питающие друг друга бесконечной жизненной силой, кристаллы разных цветов медленно сливались воедино под действием волшебства Белого Дерева. Путники пораженно и немного испуганно изучали каждую заполненную нишу, восторженно смотря на творящуюся перед ними магию.
Кто-то из гномов за моей спиной зажёг свет, и я увидела сидящее перед дверью существо. Ростом оно оказалось с домовика, но не в пример худее. Домовые всё больше коренастые и основательные, а этот тонкий, что щепка. Босоногий, в полотняных штанах, тельце обросло короткой прямой серой шёрсткой. На узком треугольном личике торчал крючковатый нос, из-под серых, мышиного цвета волос выглядывали острые мохнатые уши.
–Каспар, ты его видишь?
–Д-да, госпожа, – храбрец Каспар дрожал и заикался, но кое-как слова выдавливал.
–Спроси, как его звать.
Существо не слишком разборчиво проскрипело в ответ.
–Говорит, Вертером, – доложился гном.
–Спроси, кто он есть.
–Да кобольд он, – домовик, стоящий до этого момента у двери, вышел в круг света. – Это почитай как я, только заморский. И понимает он по-нашенски, так что не трудись, матушка.
Рядом со мной, на краю замшелого обломка то ли коры, то ли обглоданной приливом почвы, сидела девушка. Чёрные волосы мягко клубились, окутывая её гибкую фигуру, мерно постукивали в такт движению волн резные амулеты на груди. Ноги она погрузила в воду, и плавное, рассеянное их покачивание, казалось, создавало всё движение океана, в глубине и вокруг. Море ласкало её колени, соль мерцала на коже. Я попытался вспомнить подходящий сейчас вариант местного диалекта.
Збышек зашел уже далеко, как никогда ранее…. болотные огни с каждым разом находить становилось всё труднее. Вот, в зарослях осоки мелькнул проблеск. Збышек быстро направился туда, нащупывая палкой кочки среди трясины.
Так и есть, огонь! Збышек торопливо натянул рукавицы. Огонь заметил движение, и двигался навстречу Збышеку.
...Взрыв! Мимо, подхваченная волной магии пролетела старушка и удачно врезалась в заросли ирги, перекрестилась, выдохнула: «Спаси, Господи, ужас какой» — лихо ускакала прочь.
На улице взвыли сирены.
В огород, не замечая притаившегося Михаэля, вбежала стайка мальчишек из отдела дезинформации. Трещащий и разваливающийся сарай тут же оброс мороком и превратился в большой пассажирский автобус. Мальчишки, не обращая внимания на мольбы о помощи, унеслись прочь. Оно и понятно, им ещё нужно было проломить пару заборов и протоптать колею, чтобы изобразить аварию.
Михаэль решил, что сейчас отличный момент сбежать: «Всё равно ничем не помогу, я ж не целитель» — встал, шагнул и… упал. Что-то держало за ногу. Плетение, позволявшее раскачать бутылки, не рассеялось: несколько метров тянулось по земле и вползало в сарай....
""... Щель-в-Полу ползла за Вероничкой, как привязанная. Карандашам на этой неделе исчезновение не грозило: с тех пор, как девочка повадилась нашептывать в нее истории, Щель-в-Полу потеряла интерес к иной пище. Лишь бы Вероничка не нашла другого способа избавляться от своих сказок. Сложно было только каждый раз прикидываться новой щелью. Впрочем, рассказчица, одержимая очередной историей, ничего вокруг не замечала.
– У серой кошки есть страшная тайна, – шептала она, присев на одно колено и медленно распутывая шнурок ботинка. – Давным-давно серая кошка поменялась со своим отражением и ушла жить в зеркало. А отражение осталось здесь, спит на подоконнике и ловит мышей. Каждую пойманную мышь ей приходится нести к зеркалу, потому что серая кошка питается только их отражениями.
Где-то под плинтусом Шесть Грустных Мышек возмущенно пискнули. Щель-в-Полу блаженно внимала...""
""... – Шесть мышей! Опять одна из сказочек Вероники?
– Конечно, нет, вы же запретили ей придумывать сказки. Шесть Грустных Мышек – это местные призраки, я иногда вижу их на первом этаже.""
""... – В конце сада растет старый дуб, в нем – большое дупло, в дупле – старая листва и всякий мусор. Однажды я приду и вычищу его, можно будет залезть внутрь. В дупле окажется подземный ход, ведущий в потайную комнату. Там все стены заставлены книжными полками, а на полках – сказки, которых никто еще не читал. Я узнаю, что таков старинный обычай: каждый владелец этого дома должен написать свою тайную книгу сказок и оставить ее в этой комнате. Мне придется написать одну книгу за маму, и одну за папу, и одну за себя… а Питер, наверное, сам напишет. И я прочту все-все сказки, что скопились там за много веков!...""
""... – Обычным яблоням, чтобы расти, нужен солнечный свет, – зашептала она, по инерции заглядывая под кресло, – а необычным – лунный. Под солнцем они спят, а в лунном свете набираются сил. Поэтому листва у них отсвечивает перламутром, а яблоки – полупрозрачные...""
""... Воспользовавшись тем, что в комнате никого не осталось, табуретка почесала одну ножку о другую. Неужели она и вправду такая храбрая и коварная? Дерзкая и коварная, о да! Табуретка самодовольно подпрыгнула на месте и
стряхнула надоевший поднос прямо на пол, чудом не разбив кофейник. Девочка говорила что-то о кругосветном плавании. Звучит заманчиво…"".
Его стали дичиться. Мало друзей у того, кто так разозлил крыс, а потому очень скоро Крысолов остался совершенно один. Оборванный и грязный, голодный, почти обезумевший от недосыпа, сжимающий в руках свою флейту, он скитался по лабиринту руин около песчаника, пока очередной поворот не привел его точно к Грифу.
— Ну что, — спросил тот, – стало плохо?
— Стало, — ответил Крысолов и упал к ногам проходимца.
Миниатюрная блондинка сидит за столиком в кафе и неторопливо пьёт кофе. Кай наблюдает за ней вот уже пятнадцать минут. Девушка плавно поворачивает голову и ловит его взгляд. Юноша задыхается, вглядываясь в серые глаза
Чучело будто нависло над кукурузой, из рукавов грязного, длинного заплатанного пальто вылезли отростки корней, похожих на уродливые руки с когтями, на голове была надета соломенная длиннополая шляпа, скрывающая лицо, под шляпой свисали белёсые, тонкие отростки, похожие на волосы, низ пальто скрывала кукуруза
... мухомор стрелял во все стороны спорами, которые немедленно прорастали грибами поменьше, такими же красными, кряжистыми и угрюмыми.
...
Хотя и трудно представить лезущего по стволу дерева ежа, но, согласитесь, после армии бегающих по лесу грибов вообразишь и не такое. Марек не упал. Он дополз до нижней ветки и растянулся на ней, переводя дух. Внизу бессильно ругались мухоморы, и отважный ёжик почувствовал, что спасён.
Тогда-то его и нашла белочка Горислава, которая всё видела на волшебном свитере Норы и прибежала спасать соседа.
...
Белочка отломила тоненькую веточку, свесилась вниз и стукнула самого настырного мухомора по шапке. Грибов она совершенно не боялась.
— Калаул! — закричал главный мухомор, и его воинство бросилось наутёк.
От крыши крыльца, отделилась тень, вырастая на два с половиной метра в высоту, тень с лёгкостью спрыгнула в лужу, на землю, рядом с миротворцем. Её пальто было изорвано, развивая, подхватываемые порывом сильного ветра лоскуты одежды и белые, редкие, длинные волосы. Вспыхнула молния. Черный, шершавый череп блестел от дождя, кисть широкая, тонкая и острая, как вилы, сжималась и разжималась, издавая щелчки суставов, в правой руке он держал железную, ржавую, часть косы. Тьма, из глазниц монстра, всматривалась в миротворца.
1) «Что ж, — подумал Хоба, — танца фей я ещё никогда не видел. А убить её я успею и позже».
Тролль удобнее устроился, прислонившись горбатой спиной к выступу в стене пещеры, и уставился на Флою.
Фея ещё дрожала. Но, бережно сложив изломанные крылья, вскинула тонкие руки и закружилась,
сначала медленно и словно неуверенно, затем всё быстрее и быстрее.
На мгновение она превратилась в размытый золотистый вихрь, потом резко остановилась
и стала отбивать замысловатый ритм нежными ножками. Подпрыгнула, изящно вывернув стопы,
потом ещё раз, повернувшись в воздухе вокруг своей оси, и снова вернулась к ритму.
В огненных отблесках её изрядно потрёпанное платье медового цвета казалось красноватым,
выбившиеся крылья обернулись вокруг хрупкой фигурки.
Глядя на них, Хоба впервые подумал, что ей, наверное, очень больно.
2) Хоба выглядел как самый обычный тролль, кем он, впрочем, и являлся. Одутловатый живот,
гигантские мохнатые ступни, руки с громадными, почти до земли ладонями, похожая на земляной картофель голова
с мелкими глазками и огромным носом… О, этот нос – особая гордость Хобы! Он и двое его старших братьев
унаследовали это украшение от матушки. Наверное, таких носов нет больше ни у одних троллей в мире!
Правда, Хоба пока не встречался ни с кем из них, кроме представителей собственного семейства.
Большеносый тролль обитал в скромной лесной пещерке, в которой помещались только пара больших камней да очаг.
Энрик и Риш. В работе отображена не конкретная сцена из рассказа, а моё видение персонажей, их отношение друг к другу и судьба постигшая каждого из них. Я постарался сделать тело Риш не источником какого-то внутреннего пламени, в котором ""сгорел"" от запретной страсти Энрик, а изобразить её сгорающей в пламени костра правосудия. В тоже время пламя огибает тело Энрика, в нём сгорает только его душа. Энрик облачён в мантию и держит в руке серп, как символ исполнительной власти. Серп грозно направлен на шею Риш, ведь Энрик не подтвердил её алиби, тем самым вынеся ей приговор. В тоже время он бережно и трепетно поддерживает её левой рукой, ведь внутренними переживаниями героя пронизан весь рассказ. На среднем пальце Энрика красуется не печатка с серпом, а перстень подаренный ему Лаисой, усиливая тем самым противоречия в душе героя. Пара стоит в пшеничном поле, словно Риш, один из колосьев, который был срезан серпом правосудия.
…Мужики взяли топоры (на всякий случай) и побрели в глубь леса. Дорогу прокладывал привычный Первуша, за ним, путаясь в двух ногах и загребая воздух то топором, то бутылью, брел Мокей. Далеко идти не пришлось - не прошагали друзья и двух дюжин саженей как увидели поляну. Обычная лесная поляна, круглая, что чайное блюдце. На краю поляны, на поваленном дереве сидела и рыдала девка…
Казнь Риш он видел от начала и до конца. С момента, как её, с наполовину обритой головой, вывели среди других осуждённых на площадь и приковали к столбу – вплоть до той минуты, когда угас последний оранжевый лепесток.
...Эрлэг приближается, чёрный силуэт на фоне чёрного неба. Запах крови бьёт в ноздри, кружит голову, заставляет сердце трепетать от ужаса и жажды. Он настолько густой, что кажется осязаемым. Проведи рукой в воздухе — всколыхнешь медно-солёную волну.
— Ты пришел за ним! — кричит Мстислав Ярославич в надвигающийся мрак. — Забирай же и оставь нас в покое!
Его голос, дребезжащий и полный страха, звучит нелепо, по-старушечьи в этом пропитанном смертью безмолвии. Эрлэг ничего не отвечает. Он всё ближе.
...Сердце замерло на мгновение, удивившись, что снова оказалось там, где должно быть, а потом сказало осторожно: “Тук”… Края распахнутой груди сомкнулись, срослись, Мари открыла глаза.
– Сыграю. Только попозже. Не забудешь прийти послушать?
– Теперь не забуду.
– Это мы ещё посмотрим! – раздался у них за спинами ядовитый голос Королевы.
Она спускалась по ступеням, шатаясь, величественная и пугающая в своём чёрном платье с длинным шлейфом и антрацитовой короне. Королева проделывала руками сложные пасы, и её глаза-звёзды разгорались всё ярче, превращая ночь в пылающий белый день.
Халтор посмотрел в синее небо, читая одному ему известные знаки. — В воде ты увидишь своё проклятье. Если позволишь жадности взять верх, на твой трон сядет медведь, а сам ты от медвежьих лап и погибнешь.
— Не много пользы в твоих словах, однако уговор есть уговор, — разочарованно фыркнул принц и вскинул лук.
Стрела сорвалась. Наконечник ушёл глубоко в грудь Халтору. Деревья охнули. Солнце на миг померкло.
Разбавленным горе, впрочем, не пробовал никто и никогда. Большинство верило в честность Фиксы, меньшинство попросту не догадывалось, что на самом деле она пыталась разбавить его не раз, чтобы больше не лазать с детской коляской через заборы, железнодорожную насыпь и теплотрассу. Но горе не смешивалось ни с какой иной жидкостью, упрямо выпадая переливчато-черным осадком и в воде, и в техническом спирте, и даже в кока-коле. Фикса увидела в этом руку судьбы и окончательно признала в Крысоловке за собой место. Отныне и навсегда, один из многих символов города – долговязая, похожая на ощипанную ворону, в старой джинсовой юбке с подолом из пёстрого рванья, с железной коронкой на нижнем левом резце, неизменно толкающая перед собой детскую коляску, в которой вместо ребенка плещется горе
Обернуться посмотреть, настигает ли преследователь, было ошибкой: конечно же, Ник споткнулся и кубарем полетел на землю. Быстро перекатившись, он скорчился за так кстати оказавшимся рядом большим валуном, чтобы перевести дыхание. У него всё прыгало перед глазами; с каждым могучим скачком фобозавра земля вздрагивала, как в судороге. Прятаться тоже глупо, чуткое драконье обоняние найдёт тебя быстрее, чем ты успеешь пожалеть, что вообще ввязался во всю эту историю…
На рисунке изображена Вероничка, рассказывающая сказку Щели-в-Полу. Для сказки использованы фрагменты истории: шесть грустных мышек, коварная табуретка, старый дуб с потайным ходом, Плясунья и золотые монеты.
...А еще… палач не чувствовал ее страха.
А ведь страх невозможно скрыть. Страх – главный пыточный инструмент. И до тех пор, пока жертва не испытывает страха, пытка не принесет плодов
– Ты – баронесса Абертин? – спросил палач.
Женщина промолчала.
– Ты – ведьма, получившая силу от Беан-Ши?
Снова молчание.
– Я – палач, член Гильдии безымянных мастеров. Меня наняли, чтобы причинить тебе боль.
Он коснулся ее волос, ожидая, что от этого женщина вздрогнет – если не от страха, то от отвращения. Безымянные неприкасаемы. Свободные мужи боятся случайно коснуться одежды палача – а жертва приняла прикосновение безропотно, не попытавшись уклониться. Палач медленно убрал волосы с ее лица. Истощенное, осунувшееся, но все еще молодое и прекрасное. Веки опущены, бледные губы плотно сжаты.
И Счастливый Номер взял шляпу у проходимца Грифа, а взамен, как требовали законы, отдал ему свою майку, про которую Гриф единственно спросил, правда ли она счастливая или как.
Посовещавшись, Мышки полезли на стену сами. Монеты пришлось передавать по цепочке. Заглотив последнюю, Щель-в-Полу так раздулась, что превратилась в приличных размеров ямку. С трудом подтягивая набитое брюшко, она двинулась в дальний путь…
В конкурсной работе я изобразила саму главную героиню Маргарет и элементы нескольких, наиболее ярких сцен из рассказа , которые дают характеристику рассказа. Можно увидеть , что действие происходит в лесу, увидеть дом в который пришли солдаты ,а также два красных креста, которые ознаменовали их появление. От дома можно увидеть ту самую волшебную дорогу. Колючая проволока и черные вороны, кружащие над деревьями, показывает эмоциональную окраску рассказа. Здесь присутствует надпись ""Каждому своё"", которая также взята из текста и на мой взгляд является очень значимой частью рассказа , помогающая понять смысл.
Сквозь тюлевые занавески солнце нагрело щёку. Я раскрыла глаза, услыхав, как брякнули чашки…
Раздался гудок, дрогнула земля, и Фикса первый раз за свою жизнь на этой стороне увидела едущий поезд.
Неведомо до сих пор, откуда он взялся и куда шёл. Может, это был поезд вовсе не из Крысоловки, а завернувший сюда случайно, по стечению места и времени с чудесами. А может, это новая диковина, зародившаяся где-то в руинах вокзала и вставшая на маршрут, и как только самые умные из нас догадаются его караулить, мы сможем вычислить расписание и конечную станцию. Но Фикса, увидев поезд, сразу постаралась оказаться от него как можно дальше, – осторожность тут не бывает лишней. Она быстро покатила коляску в сторону теплотрассы, оглядываясь на поезд через плечо, – и он на чудовищной скорости прогрохотал мимо, так что с насыпи полетели камни, а колеса высекли искры из ветхой рельсы.
Девушка полюбила эльфа всем сердцем, и эльф ответил ей тем же. Много лет они жили в замке на горе, летали на корабле над облаками, купались в прозрачном, как слеза, озере и долгими вечерами смотрели на звёзды. А по ночам Найдёныш страстно любил её, и только высокие своды да каменные стены были свидетелями той дикой, но нежной любви, что связала их в единое целое.
Я скорее услышал воду, чем увидел. Она звучала, как прекрасная музыка. Из-под ног Морметиль, пробиваясь сквозь камень и раскалённую землю, забил родник.
Но в чулане швабры действительно ни к чему. Занимают много места. Я их часто задеваю, роняю (иногда, впрочем, нарочно). Прибегают испуганные люди, включают свет или шарят лучом фонарика. И тут…
Нет, что вы. Никаких вульгарных «бу!». А вот ласково потрогать сзади за шею холодной когтистой лапой или страстно посопеть мохнатым носом в ухо – это самое оно.
По коридору плыла Ведьма.
Аметистовые глаза под чернильными бровями. Фарфоровый лик, светящийся в полутьме. Оскаленная кошка на плече: шерсть стоит на ней дыбом, и свет мерцает на каждом волоске. Платье – струящееся, невероятное – оно заполняет весь коридор, словно щупальцами тянется к нему вместе с волосами…
“….Самые отважные и самые хмельные из кметов встают у него на пути, вооруженные топорами и мечами, но ни топор, ни меч не в состоянии пронзить закалённую пламенем преисподней плоть…”
“…Пока Служанка хватала воздух ртом, привидение склонилось в элегантном поклоне и учтиво осведомилось:
– Могу ли я составить компанию прекрасной синьорине при прогулке под этой дивной полной луной?”
"" Эллия почувствовала, как дрогнул под ногами пол, как пугливо дёрнулось сердце в груди, и в следующий миг она уже забыла обо всем на свете. Корабль, словно орёл, взмыл к небесам – туда, где облака и ветер! Спустя время, когда все чувства и страсти улеглись, они стояли бок о бок у борта, глядя на море пушистых облаков, что проплывали под крепким деревянным килем""
""Эллия повернулась и заглянула в глаза Найдёнышу.""
конj.jpg
– Не спи сегодня, – серьезно сказала Вероничка, – ты мне будешь нужен.
– Зачем на этот раз? – поинтересовался Питер.
– Нужно найти то привидение, которое плачет и стонет, и узнать наконец, чего ему надо. Сил нет его слушать…
– А одна боишься? – провокационно спросил художник.
Вероничка попинала дверной косяк.
– Ну и боюсь!
Уперла руки в боки и уставилась на него с вызовом.
– Хорошо, – кивнул Питер, – я один тоже боюсь. Жди меня в полночь.
...А это — тебе, — следом Энсар вытащил продолговатый предмет, завёрнутый в расшитое бисером зелёное полотно.
— Матерь Небесная!
— Она смотрела в другую сторону в ту ночь. — Энсар развернул древнюю бронзовую лампу с отполированными до блеска боками и перешёл на шёпот. — Я выкупил его у одного контрабандиста: этот дурак не понимал, что за чудо попало к нему в руки…
— Или очень хорошо понимал, — проскрипел пересохшим горлом де Бреноль. Страстное любопытство боролось в нём с осторожностью. — Ты забыл, чем карается незаконное содержание джиннов, Энс?
— Я не обращался к его талантам Исполнителя. Зато мы проговорили с ним тысячу и одну ночь напролёт: Даврур малость высокомерен, но готов сотрудничать. — Энсар пожал плечами. Он выглядел разочарованным. — Ты всегда можешь воспользоваться правом анонимности источника и передать его во владение Университета; но этот древний хитрец — просто кладезь бесценный информации. Ни за что не поверю, что ты ни о чём не хочешь его расспросить.
— Хочу, но… — Де Бреноль посмотрел на лампу. В этом «но» было всё: и недописанные «Вотивные дары», и две других отложенных работы, и ещё полдюжины, так до сих пор и не начатых, и страх потерять репутацию, свободу и голову — в прямом и в переносном смысле...
Она спускалась по ступеням, шатаясь, величественная и пугающая в своём чёрном платье с длинным шлейфом и антрацитовой короне. Королева проделывала руками сложные пасы, и её глаза-звёзды разгорались всё ярче, превращая ночь в пылающий белый день.
– Ты же повариха, – неуверенно сказала Мари. – Наша повариха из “Старого пианино”.
– Как ты сме…
Королева вскрикнула. Её талию обвили завязки передника, заляпанного оливковым маслом и мукой, лодочки из чёрной крокодиловой кожи превратились в стоптанные мокасины. Королева плотно закрыла ладонями глаза, но не смогла удержать украденные звёзды. Они взлетели в небо и заняли свои места. Их свет упал на каждый камень, каждую травинку, забрался в окна, заплясал на коже жителей города.
– Лес там.
Лоран вздрогнул, оглянулся на Мари. Она указывала рукой в сторону городской окраины чёрному ворону и волку.
Нэй обернулся. Вечная стояла далеко за его спиной, но он всё равно увидел её глаза. По щекам девочки стекали две дорожки кровавых слёз. Глаза были открыты.
— Прости… – прошелестел голос в голове охотника.
В глазах Вечной Нэй увидел себя…
…Он мчится на ретивом скакуне, прижавшись к мощной шее. В ушах стучит кровь, грохочут копыта. Ветер бьет ему в лицо, глаза слезятся, а на губах играет улыбка. Он свободен, он окрылён, он знает свой путь.
Нэй щурится на ярком солнце, когда на фоне светила мелькает чёрная точка. Внезапно, что-то бьет Нэя в грудь, он чуть не выпадает из седла и, опустив взгляд, видит древко стрелы, торчащее из груди. Белое оперение кажется очень ярким в солнечном свете. Нэй падает с коня на жесткую землю. Туда, где прах…
Верашка внимает каждому слову бабули. И, правда, мало-помалу открываются её глаза на истинную реальность — не туманный и пугающий хаос, а загадочный и волшебным образом организованный мир, в котором видимое и невидимое, люди, духи, зло, добро, тьма, свет, земля, небо, слово и дело — связаны и неразъединимы.
— Ну, вот как мельница и река неразлучны, так не бывать ведающему мельнику без договора с водяным… — бабушка Серафима охотно рассказывает Верашке (а никому другому из неё бывает ни полсловечка не вытянуть) странные и чудесные, весёлые и страшные истории из своей непростой и долгой жизни. — Как начну вспоминать, ровно вчера дело было…""
В этот момент бабушка Серафима рассказывает Верашке историю о своей сестре, спутавшейся чёртовым сыном, и ушедшей (утопившейся) вместе с ним. В этот момент набегает туча. "" Ни бабушка, ни внучка не заметили, как налетела фиолетовая туча. Опомнились, а ветер уже зло треплет волосы, река морщится, плоскодонка качается
Пегая кобыла устало встряхивает головой, сбросив с гривы снежную шапку. Белое небо сливается с белой землей и, кажется, не будет конца этому снежному безмолвию. Полозья тяжело скрипят, сани дном скребут по насту. Сидящий на козлах человек закутан в плащ, обледеневший и заснеженный, руки в мерзлых рукавицах неуклюже сжимают задубвшие поводья.
Нечто тёмное проступает из марева почти у самого носа лошади. Деревянный столб с перекладиной, на которой покачивается ржавая клетка. В клетке смешалось черное и белое – насыпавшийся снег и обмороженные, ободранные стервятниками людские останки. Три вороны, с недовольным карканьем взлетают над столбом. Под снегопадом они делают несколько кругов, затем вновь возвращаются на свой насест.""
""Из метели проступает грузная, неуклюжая фигура. На ней столько слоев всевозможного тряпья, что она напоминает уродливый, ободранный шар. Голова плотно замотана.
– Как мне доехать до замка Драм? – вопросом на вопрос ответил человек.
Одна из ворон сердито каркнула. Фомор валко переступил с ноги на ногу, замотанной рукой показал направление:
– Туда езжай. До деревни доберешься скоро.
Девочка сидела на крыше своего дома. Если она поднимет голову и посмотрит аккурат вверх, то именно там подмигнет ей ее любимая звезда — Бирюзовая Ягода. Заметить ее едва ли возможно, звезда всегда сливается с небом. И только раз в день, когда Сириус собирается исчезнуть на следующие восемь часов, он на пару секунд окрашивает все небо в гранатовый цвет и позволяет увидеть небольшую сине-зеленую точку прямо в зените, вспыхивающую ярким светом и тут же исчезающую в сапфировой бездне ночи.
В конце сада растет старый дуб, в нем – большое дупло, в дупле – старая листва и всякий мусор. Однажды я приду и вычищу его, можно будет залезть внутрь. В дупле окажется подземный ход, ведущий в потайную комнату. Там все стены заставлены книжными полками, а на полках – сказки, которых никто еще не читал. Я узнаю, что таков старинный обычай: каждый владелец этого дома должен написать свою тайную книгу сказок и оставить ее в этой комнате. Мне придется написать одну книгу за маму, и одну за папу, и одну за себя… а Питер, наверное, сам напишет. И я прочту все-все сказки, что скопились там за много веков!
«Бе-е-е-ги! — пели охотничьи рога вслед выбивающемуся из сил золотому королю-оленю.
«Не уйдёш-ш-шь! Не уйдёш-ш-ш-шь!» — хищно шипели стрелы.
«Ло-о-ови-и-и!» — выл вожак, гладкий чёрный пёс, ведя стаю.
«Окружай, рви, хватай!» — гремела в ответ свора.
Охотники улюлюкали, подгоняя лошадей. Лошади яростно отжёвывали мундштуки. С дрожащих храпов летели клочья пены. Бока лоснились от пота.
""- Нет, – прошептала Катя, не в силах унять дрожь.
Когти вонзились прямо в сердце девушки, и последняя мысль пронеслась в затухающем сознании: «Старик обманул меня»…
На Замок хотелось глядеть вечно. На его цилиндрические башни из зеркального стекла, устремляющиеся в небо под немыслимыми углами; на его округлые, лишенные острых углов и окон, стены; на переплетение серебряных труб у его врат, лениво шевелящееся и содрогающееся, словно тысяча гигантских змей, что сплелись в клубок; на огненные кольца, что опоясывали скалу танцующим поясом.
Я медленно разворачиваюсь, и только сейчас замечаю, что все звуки прекратились и музыка стихла. Множество осуждающих взглядов направлено на меня. Моя первая жертва, мальчишка, чьего имени я даже не помню. И ещё один. И ещё. А вот и Трофим Андреев… И все они приветствуют меня молчанием.
Оказавшись на поверхности, Хоба как только мог быстро поспешил в гущу леса. Здесь фея не выживет, но если успеть отнести её к обрыву и показать спуск, она попадёт в более безопасное место и сможет продолжить путь. Только бы успеть! Тролль чувствовал, как воздух становится разреженным, а с леса медленно спадает чёрный покров. Ещё немного – и взойдёт гибельное солнце. Тогда ему конец!
Левую руку де Ломбреда, в которой он сжимал злополучный пергамент, внезапно обожгло. Вскрикнув, он увидел, как испещрившие его символы на краткий миг расцветают огнём, а затем договор осыпался в пальцах горячим жирным пеплом.
Дракон прервал свою речь. Слегка склонив голову набок, ящер наблюдал за тем, как человек какое-то время нелепо отряхивает ладонь. Затем его пасть растянулась в подобии жуткой улыбки. Толстый, усеянный шипами хвост ударил из стороны в сторону.
Рука в чёрной перчатке занесла лом, и капля пота скатилась на кончик носа. – Джейкоб… Пальцы дрогнули, внезапно онемев в тёплой перчатке. – Дже-е-ей-коб… Он обернулся… …и окаменел. По коридору плыла Ведьма.
Тяжело шаркнул засов, и одна из створок медленно распахнулась, разлив на снег рыжие отсветы факельного огня. – Эт-он? – неразборчиво спросил страж, низкорослый горбун, с ног до головы закутанный в плед. Плед был такой старый и грязный, что разглядеть цветов было нельзя даже в свете факелов.
Ирен взмахнула зонтиком и раскрыла его над головой, словно прячась от солнца. Несколько секунд она видела перед собой лишь белоснежную ткань и силуэт листа, а затем девушка оказалась посреди одного из пустых залов замка. Была глубокая ночь, сквозь цветной витраж в помещение проникали лунные лучи. Покровительница смотрела на изображение самой себя – той, какой ее представляют в этом мире жители замка. Женщина с суровым лицом и в белоснежных одеждах, в руках ее не зонт, а ветвь вяза. Образ святой был окружен растениями с шипами.
Сизые тучи заволокли горизонт. Куда ни глянь — мёртвая земля, от трещин мозаичная, как дно высохшего океана. Взгляду не за что зацепиться, только блестят вдалеке лужицы, полные ядовитой ртути. Обманись и подойди к ним в поисках воды — умрёшь.
— Уродился Кощей Бессмертный на далёкой звезде Крах. И не звался он Бессмертным тогда, это в Царстве Тридевятом имеют наклонность дурную всему прозвища приписывать. А там…. Там я был просто кощеем. Там все жители звались кощеями, как люди на земле. Ты только представь себе, Мрак, вообрази! На одной звезде жили лишь одни кощеи. И не было иной жизни. Сухая и грубая была планета Крах. Только камни да песок. Я и поселился-то в Горах потому, они так напоминают мою вотчину.
...старая добрая Фикса, не бывшая, однако, на самом деле ни старой, ни доброй – она одевалась в вещи с чужого плеча и возила с собой горе в детской коляске.
...
«Ну что, хлебнём горя?» – говорили друг другу порой какие-нибудь смельчаки и, согласившись, шли искать Фиксу. Она никогда долго не оставалась на одном месте, в одни вечера сидела под заклятым мостом, в другие – на площади, а иногда – у памятника Пустоте.
Проиллюстрирован отрывок, где мишка находится на чердаке какого-то притона.
Страж моста тролль Хоба видит на своём мосту маленькую крылатую фею.
В центре клетки, где не было ни лежака, ни даже подстилки, сидела на коленях женщина в белой рубахе, с прямыми черными волосами. Ее тонкие руки лежали на бедрах, а голова была низко опущена – так, что за волосами нельзя было рассмотреть лица...Что-то мягкое, едва ощутимое, коснулось ладони Палача. Опустив взгляд, он увидел, что на руку опустилось крохотное белоснежное перо. Секунду он, как зачарованный, разглядывал его – пока не почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд.
Питер высунул голову в коридор, чтобы убедиться, что его посетители уже спустились в столовую. Потом закрыл дверь.
– Вылезай, можно!
Из шкафа выбралась Вероничка.
– Надо же, мышек она запомнила!
– Я же просил тебя – не рассказывай ей ничего!
– Не могу, Питер, – девочка сделала жалобные глаза. – Они придумываются, и меня так и тянет их выболтать….
– Помнишь, я тебе говорил про ямку в земле?
– Я уже взрыхлила все горшки с фикусами, – прыснула Вероничка. – Теперь я рассказываю истории не в ямки, а в щели между половицами. Притворяюсь, что у меня шнурки все время развязываются… Что я могу поделать, если все время их придумываю? Пока я у тебя в шкафу сидела, я еще две записала.
Мышка в ужасе пискнула и лишилась сознания. Личина исчезла в считанные мгновения, и на ее месте разлилась тьма. Гладкая шелковая тьма с жадно развернутым ртом.
...Открылась дверь, и куклы, как одна, расступились, нагнулись в поклоне. И я увидел её. Марион шла мимо склонившихся подданных. Да, именно подданных, потому что она выглядела, как королева. Темно-синее платье в пол, замысловатая прическа - и глаза. Холодные, мертвые, старые, как мир.""
Краткое описание обстановки: действие происходит в огромной зале с мозаичным полом, в высокие окна льется свет, куклы одеты в разную одежду, словно сбежали из костюмированного фильма..
Питер зашел в мастерскую и с удивлением уставился на царящий в ней разгром.
– Сэр Дворецкий! – крикнул он. – Что здесь случилось?
Старый Дворецкий возник за его спиной, оглядел опустевшее поле боя и пожал плечами.
– Видимо, как обычно, – ответил он. – Призраки, сэр…
...Вот, например, старая добрая Фикса, не бывшая, однако, на самом деле ни старой, ни доброй – она одевалась в вещи с чужого плеча и возила с собой горе в детской коляске…
Ноэль и Ирен - покровители, которые помогают воюющим сторонам в различных мирах.
Релия сидела на дереве, как большая белая летучая мышь и смотрела на него, почти не мигая. Серебряные прожилки тускло мерцали на ее теле в багровом полумраке.
Затем дракон осторожно, чтобы не задеть убитого похожими на кривые сабли когтями, переступил через него и в единый миг оказался возле барона. Громадная, усеянная роговыми наростами морда приблизилась, и вскоре едва дышащий от стиснувшего грудь леденящего обруча де Ломбред видел перед собой лишь светящийся ярко-оранжевый глаз с вертикальным зрачком.
– Вот снова ты, – это голос фомора, резкий, скрипящий.
Фомор сидит, прислонившись к столбу, на расстоянии вытянутой руки от ржавых прутьев виселичной клетки. Прутьев, которые разделяют его и палача. Вдали, в гаснущем свете дня еще можно различить удаляющиеся фигуры в клетчатых пледах. Суд был скорым. И жестокость людская не оправдывалась его приговором. Что двигало ими? Страх перед чужаком? Ненависть к его знанию?
Едва ли. Ведь у людей всегда, в любом деле, есть виноватый. Даже, когда нет вины.
– Ты ведь не убивал барона, – задумчиво сказал фомор, назвавшийся Францем. – Что им в твоей казни?
– Не знаю.
Франц издает похожий на хрюканье смешок:
– Они считают, что своими договорами держат нелюдей в узде. Но договора нужны, чтобы сдерживать их, а не нас. Мы знаем свое место в мире и ту долю, которую от него получаем. Но человеку в мире нет места – и, неприкаянный, он меняет все вокруг себя в непостижимом беспорядке, который в слепой ограниченности мнит единственно верным порядком. Но и сам он не в состоянии познать свой порядок. Ведь для человека нет доли достаточной.
Палач прислоняется к прутьям пытаясь вместить свое стонущее от побоев тело в узком пространстве клетки. Хотя… уже не палач. Больше нет. Сейчас можно было бы снять маску, снова стать человеком…
Он улыбается фомору:
– …и нет договоров нерушимых.
Или умереть иным.
Я слушала и посмеивалась в рукав. Гаркуша подливал нам настойки. Светила луна. С того конца села доносились нестройные рулады. Это кобольд с домовым сидели на открытом окне и, обнявшись, горланили песню.
Портрет девушки из автосалона набухает, впитывая алкоголь, запах спирта лезет в ноздри. Я сажусь на колени и чиркаю зажигалкой. Раз искра, два… на три загорается пламя. Такой тёплый на этом морозе огонёк. Я защищаю его от ветра ладонью и подношу к бумаге.
Красные языки поднимаются на полметра, горячий воздух уносит чёрные хлопья пепла вверх. Я вижу, как на объятом огнём лице открываются глаза. Они живые и смотрят на меня, черно-белое изображение губ меняется, девушка улыбается.
Я чувствую, что вместе с режущим глаза дымом и гарью в небо улетает что-то ещё…
Душа?
Она спускалась по ступеням, шатаясь, величественная и пугающая в своём чёрном платье с длинным шлейфом и антрацитовой короне. Королева проделывала руками сложные пасы, и её глаза-звёзды разгорались всё ярче, превращая ночь в пылающий белый день.
Отныне и навсегда, один из многих символов города – долговязая, похожая на ощипанную ворону, в старой джинсовой юбке с подолом из пёстрого рванья, с железной коронкой на нижнем левом резце, неизменно толкающая перед собой детскую коляску, в которой вместо ребенка плещется горе.
Вечная стояла в пяти шагах, она была такой же, какой он её запомнил десять лет назад: маленькая девочка, еще совсем ребёнок, не старше того мальчишки, которого он видел в своём последнем видении. Из прямых волос цвета высохшей листвы, которые обрамляли ангельское личико, торчали чёрные беличьи ушки с кисточками. На хрупкое тельце накинута простая льняная рубаха, маленькие ножки босиком стояли на земле. Глаза Вечной были закрыты, но Нэй знал, что она видит его.
Мы вдвоём наведались в оранжерею.
Вернее, сначала Эмма предусмотрительно заглянула в чулан и долго меня оттуда выковыривала.
– Ну что, Монстрик, рассказывай, что там ночью было, – сказа ведьма, пытаясь отодрать меня от швабры. Швабре, кстати, тоже не нравилось, что я её так страстно обнимаю. Так что она оказалась на стороне Эммы и вдвоём им, в конце концов, удалось меня отцепить.
Ведьма ухватила меня поперёк туловища и понесла мимо кухни и гостиной в оранжерею. Я болтался у неё на руке печальной тряпочкой и тоскливо провожал взглядом удаляющийся уголок холодильника.
– Чупакабра какая-то, – запоздало ответил я.
Эмма отрицательно качнула головой.
– Чупакабру легко опознать. Они довольно большие, серые и весьма пугливые. Почти как ты.
Ведьма лукаво подмигнула. Я бы покраснел, но вообще-то мне было не стыдно.
– И они пьют кровь животных, чаще всего крупных копытных, на людей, монстров и комнатные растения не нападают. Разве только, если заражены бешенством. Тогда уж да – на всех без разбору.
– Оно сожрало мышку! – возмутился я.
Не то чтобы я был ярым защитником мышек или пацифистом или особо впечатлительной на всю голову особой, просто… Оно сожрало мышку! Прямо у меня на глазах! Сожрало своей огромной мерзкой круглой зубастой пастью!
Я, конечно, внешне тоже не очень душка, но та тварь…
Меня передёрнуло.
Мы, тем временем, уже вошли в оранжерею. Эмма остановилась перед вазоном почившей в бозе ипомеи и посмотрела вниз. Я тоже посмотрел. И не поверил своим глазам.
Мышка была в ловушке. Не растерзанный окровавленный трупик, а вполне себе целая мышка. Она сидела к нам спиной совсем неподвижно, а рядом валялся недоеденный кусочек сыра.
Эмма нагнулась и отперла ловушку. Мышка не шелохнулась.
Ведьма осторожно запустила руку внутрь – никаких попыток увернуться со стороны мышки – и ухватила серое тельце. Подняла.
На нас уставилась пара стеклянных бусинок-глаз. Из маленького уха торчала соломинка.На ладони у Эммы сидело чучело мышки.
Клад пра-прадедушки требовалось забрать из подвала и доставить на половину Питера, где и припрятать на черный день под отстающей половицей в мастерской. Однако в подвале возникли сложности. Золотые монеты (четырнадцать штук – совсем мало, как уверяли Шесть Грустных Мышек) были спрятаны в потолочной балке. А Щель, невзирая на свой бродячий характер, была всего-навсего Щелью-в-Полу. Она попыталась было с разгону вползти на стену, но быстро шмякнулась обратно. На каменный, между прочим, пол, пробираться по которому намного труднее, чем по половицам. А ей ведь еще ползти в другое крыло, на третий этаж с тяжелым грузом! И Щель-в-Полу продемонстрировала Шести Грустным Мышкам ушибленный бок.
Посовещавшись, Мышки полезли на стену сами. Монеты пришлось передавать по цепочке.
Все так же ухмыляясь, они придвигаются ближе, садятся по обе стороны от Михаила, склоняются к его ушам и шепчут в них правду о будущем. О грядущем нашествии, о падении городов русских, о пламени и плаче, что охватят землю от края до края. О громадной, богато украшенной ханской юрте и двух кострах по обе стороны от её входа. О черном идоле, поганом рогатом идолище, возвышающемся над кострами и требующем поклонения. Об острой стали и не менее острой боли. Скоро рассвет. Молится Михаил.
А когда по венам побежал белый лунный огонь, в зал вошла Плясунья. Повела плечами – и Питер вышел из-за портьеры, будто так и надо, и две пары закружились в танце
...обмякшее тело сидело почти ровно, чуток склонив голову на бок, скованные ноги в сторону, руки в наручниках на коленях...
...Мне ничего не оставалось, кроме как приступить к работе. Начал с построений, руки периодически вздрагивали, отчего оси и контуры порой плясали...
Хищник с наслаждением рвал добычу и глотал куски тёплой плоти. Вдруг он обмяк и повалился на траву. Из пасти вывалился язык, раскрасив зелень кровью. Волк царапнул почву задними лапами и замер в неподвижности.
Полчаса спустя из-за кустов вышел Итон. Он перестал сутулиться, лицо приобрело властное выражение. На его голове красовалась шляпа, что ещё хранила тепло волчьих ушей.
Он уселся на землю рядом с Люпусом и положил руку тому на лоб.
– Ты же понимаешь, я не мог вечно оставаться твоим слугой, – немного виновато сказал парень, поглаживая волка между ушами.
В глазах зверя полыхала бессильная ярость.
– Не беспокойся, я не допущу для тебя позора обратиться жалким зайцем. Великий алхимик не достоин такого конца. Тебе удалось создать быстрый яд без вкуса и запаха, что не распознал даже чуткий волчий нос. Подвела тебя собственная природа, ведь волки доверяют членам стаи. А меня ты считал хоть и младшим, но членом своей стаи.
На востоке забрезжил рассвет. Итон скривил рот в змеиной усмешке и проговорил:
– Говорят, человек это самый страшный зверь.
В жёлтых глазах волка отразился блеск кинжала.
""– А! А я знаю. Знаю, кто ты. Кукушонок. Подкидыш судьбы, хе-хе! На-ко, выпей, дружочек. А то у тебя аж губы спеклись.
Мальчик открыл глаза и увидел, что старичок протягивает ему пузатую, выдолбленную из дерева бутыль, заткнутую пробкой. Бутыль была зажата в старческой руке искалеченными, сросшимися и странно изломанными пальцами.
«В одном пальце не может быть столько суставов» – с ужасом подумал Кукушонок, глядя на страшную руку. А потом осторожно принял из неё бутыль.""
""Вот тогда-то и случилось у меня столкновение с метёлками для пыли. Совершенно неугомонные паршивки! Набросились на меня всей стаей – а было их там штуки четыре, не меньше – и давай мордовать. Прямо посреди нашей потасовки на меня еще сверху спланировала связка вороньих перьев и устроила зверский щекотун. Я выл, катался по полу, хохотал и ругался.
А потом отворилась дверь и строгий женский голос спросил:
– Что это тут происходит?
Метёлки разом присмирели и шустро убрались на свою полку. Связка вороньих перьев шмыгнула за обувную коробку и застенчиво оттуда выглядывала. Я валялся, скрючившись, на дощатом полу и жмурился на яркий свет.""
Фея ещё дрожала. Но, бережно сложив изломанные крылья, вскинула тонкие руки и закружилась, сначала медленно и словно неуверенно, затем всё быстрее и быстрее. На мгновение она превратилась в размытый золотистый вихрь, потом резко остановилась и стала отбивать замысловатый ритм нежными ножками. Подпрыгнула, изящно вывернув стопы, потом ещё раз, повернувшись в воздухе вокруг своей оси, и снова вернулась к ритму. В огненных отблесках её изрядно потрёпанное платье медового цвета казалось красноватым, выбившиеся крылья обернулись вокруг хрупкой фигурки. Глядя на них, Хоба впервые подумал, что ей, наверное, очень больно.
Что-то неуловимо изменилось в пространстве пещеры. По стенам дико носились тени, воздух, до того спёртый и тяжёлый, посвежел. Потрескивание костра переплеталось с шелестом, который издавали крылья и платье феи, прямо из камней рождались неведомые звуки. Тролль зашевелил ушами и прислушался. Так и есть: далёкий колокольчатый смех, удивительные голоса, пронзительная песня неведомого музыкального инструмента, а ещё… барабаны, кажется? Он слышал подобное очень-очень давно. Наверное, это магия фей.
Попав в ментал Кая, Дэн видит поле, полностью усеянное нарциссами и Тайлирин. Она говорит что его любимая, Лин, это лишь образ, который на создала так как является мастером иллюзий. У Дэна на руках исчезаен Лин и остается только Тарилин, влюбленная в Дэна давно. И ее стальные глаза пронзают его.
Красный, говоришь… Я с усмешкой стащила с шеи бусы. Дешёвые, в прошлом году на ярмарке выиграла. Домовые – они красное любят, а с этим мне подружиться надобно.
–Держи, – протянула я домовому безделку
Хозяйка улыбнулась. Улыбка у неё, надо сказать, была очень обаятельная, с ямочками на пухлых щеках.
– Меня зовут Эмилия. Можно просто Эмма. А ты кто такой будешь?
И вот тут я впервые задумался над этим вопросом. Действительно, а кто я вообще такой?
Ситуация оказалась несколько щекотливой: вроде как невежливо не ответить на вопрос, а с дугой стороны – что отвечать-то?
– Э-э-э… н-ну… я этот… монстр! Чуланный.
Эмма улыбнулась ещё шире, показала ровные белые зубы.
– Это я и так вижу. Имя у тебя есть?
Тут у меня аж глаза из орбит полезли от усердия, так старательно я вспоминал, есть ли у меня имя. Но ни просветление, ни озарение, как на зло, не наступало.
– М-м-м… Монстр? – прозвучало как-то жалобно и вопросительно.
Ведьма рассмеялась. Получилось это у неё так заразительно, что даже я пару раз неуверенно хихикнул, дав в конце петуха.
– Ну, не хочешь представляться, и не надо. Но называть тебя как-то я же должна. Монстр – слишком сурово и даже местами солидно. Тем более что у меня тут, кажется, завелся один такой, – Эмма перестала улыбаться и слегка нахмурилась. – Буду звать тебя Монстрик. Теперь осталось решить, что с тобой делать.
– Делать? – переспросил я, внутренне холодея. Даже не успел обидеться на «монстрика». Хотя стоило бы.
– Да, – подтвердила Эмма, – делать. Ты, я так понимаю, решил тут поселиться. В общем, ничего не имею против – часто сдаю комнаты желающим. Хочешь снять этот чулан?
– Снять? – опять глупо переспросил я. Вообще это был очень неожиданный поворот событий. Вот вы когда-нибудь слышали, чтобы монстры что-нибудь у кого-нибудь снимали? Ну, кроме скальпа, я имею в виду.
– Именно. То есть, я разрешаю тебе тут жить, а ты мне за это что-нибудь платишь. Ведь ты же не думаешь, что я позволюошиваться у меня в доме кому попало да к тому же безвозмездно? Но, – Эмма окинула меня пытливым взглядом, – я так понимаю, что платить тебе нечем.
Я задумался.
В принципе, я мог сейчас совершенно спокойно уйти и поискать другой дом. Без ведьмы. С чуланом, за который платить не нужно. Однако тут имелось целых два «но». Во-первых, этот домище мне ужасно понравился. Едва ли удастся найти что-либо подобное. Если я и сумею это сделать, то очень не скоро. А во-вторых… Так ли легко уйти от ведьмы, особенно если ты ей уже попался?
Денег у меня, в самом деле, не было. Да и зачем они монстру? Значит, нужно прикинуть, что можно Эмме предложить. Не так уж много, по сути. Только то, что я действительно хорошо умею.
– Гм, ну я могу пугать… скажем, непрошенных гостей. У тебя ведь они бывают?
– Обычно с такими я и сама справляюсь, – ответила Эмма, и на добродушном лице её на миг проскользнула тень чего-то далёкого, жутковатого и потустороннего. – Но, думаю, что могу перепоручить эту обязанность тебе.
Ведьма нагнулась и протянула мне ладонь. Я осторожно пожал её, выдавив застенчиво-зубастую улыбку.
– Вот и славно, – Эмма выглядела довольной.
В огненных отблесках её изрядно потрёпанное платье медового цвета казалось красноватым, выбившиеся крылья обернулись вокруг хрупкой фигурки. Глядя на них, Хоба впервые подумал, что ей наверное, очень больно.
Я вскочила с лавки, метнулась к кровати и, выбросив вперед правую руку, сгребла тварюшку за шиворот. Каспар нашарил на столе свечу и огниво, трясущимися руками поджёг фитилек. Довольный собственной шуткой и произведённым эффектом домовик наконец принял свой «родной» облик – невысокого мохнатого мужичка с густой окладистой бородой до колен. Хельма поперхнулась криком и умолкла – то ли впечатлилась истинным обликом домового, то ли сорвала наконец голос.
Одновременно с гончей мы видим цель: толстяк в дорогой куртке с меховой оторочкой и зелёных штанах, облепивших ноги...... Волосы, накрученные и подвязанные в куцый хвост тёмной лентой, выглядят грязными от обилия сероватой пудры......Следую в отдалении за спиной нашей цели..... И, будто подарок свыше, он сам сворачивает в затопленный крылечками в ажурных рамках переулок. Гончая, как приклеенная, идёт по пятам, скалится и полыхает синим...... Но, я уже вижу, что ни оружие, ни ищейка не успевают.Темная субстанция отделяется от человека и всасывается в стену дома. Тело же, опутанное прочной верёвкой, шатаясь, гулко оседает на мостовую.
От крыши крыльца, отделилась тень, вырастая на два с половиной метра в высоту, тень с лёгкостью спрыгнула в лужу, на землю, рядом с миротворцем. Её пальто было изорвано, развивая, подхватываемые порывом сильного ветра лоскуты одежды и белые, редкие, длинные волосы. Вспыхнула молния. Черный, шершавый череп блестел от дождя, кисть широкая, тонкая и острая, как вилы, сжималась и разжималась, издавая щелчки суставов, в правой руке он держал железную, ржавую, часть косы.
Баронесса оставалась недвижной. Она так же сидела, сложив ладони на коленях, так же не поднимала головы. Длинные, черные волосы не шевелились от дыхания сквозняка.
