Хрипит на ложе в своем шатре молодой Даниил, ворочается, скрипит зубами от жара и гнева. Повязка на груди опять пропиталась кровью. Под крепко сжатыми веками звенят клинки, гремят копыта — вновь и вновь пытается он настичь ненавистных супостатов, но те не позволяют приблизиться, уходят, увлекая князя за собой.

А он не может отступиться, остановить гибельную погоню, хоть и понимает уже, что это уловка, что сейчас охватят страшные, неведомые всадники его войско с двух сторон — словно кузнецкими клещами стиснут, сомнут. В отчаянии кричит Даниил. В ужасе плачет Даниил, молит о пробуждении… И отступает лихоманка, гаснет кошмар, милостью Господа нашего, Исуса Христа.

Открывает глаза. Тишина. Он один. Нет наложницы, стройной Тагизай, племянницы хана Котяна Сутоевича, принесенной в дар давно невзлюбившему половцев молодому витязю. Волосы её, чёрные и блестящие, словно корчажный деготь, пахли травами, и запах этот приносил ему успокоение.

Но ты ошибся, княже — не пуст шатер. Три тёмных фигуры застыли у полога. Недвижные, едва различимые. Встрепенулся Даниил, потянулся к кинжалу — и тут же замер. Узнал. Лиц не видя, узнал. Мёртвых ни с кем не спутаешь.

Великий князь киевский здесь, Мстислав Романович, прозванный Старым. Седая борода свалялась, засохла багровым комом, по груди и животу расползлись грязные пятна. Обнажён Старый, раздет донага, как и оба спутника его — Александр, князь Дубровицкий, и Андрей, князь Пинский. Стянуты задубевшими верёвками запястья их изломанных рук, рёбра и плечи измяты, перепачканы травой и землёй.

Все трое избегли сечи, остались с дружинами в лагере на каменистом холме на закатном берегу поганой реки. Все трое оттуда наблюдали за бегством половецких отрядов, за разгромом черниговских, смоленских и волынских войск. Но от смерти не укрыться за крепким тыном, верно? Не переждать её за широкими спинами ратников. Никому ещё не удавалось — даже владыке стольного града.

— Нам нет прощенья, — говорит Мстислав Романович, не шевелясь, не раскрывая рта. — Спасайся, Даниил.

— Под дощатым настилом лежим мы, — говорит Александр Глебович. — А они пируют на нас.

— Почётная смерть, — говорит Андрей Иванович. — Без пролития крови.

— Потому мы и здесь, — говорит Мстислав Романович. — Беги, Даниил.

— Они обещали не проливать нашу кровь, — говорит Александр Глебович. — И слово свое сдержали.

— Под досками мы обрели свободу, — говорит Андрей Иванович. — Спасайся, Даниил.

— Вам иная уготована участь, — говорит Мстислав Романович. — На чёрном пне.

— В чёрном котле, — говорит Александр Глебович. — Иди прочь, Даниил.

— Слова сказаны, — говорит Андрей Иванович. — Слова услышаны. Прячься, Даниил.

— Они пляшут на нас, — говорит Мстислав Романович. — Они поют на нас проклятые песни.

— Они зовут его, — говорит Александр Глебович. — Беги прочь, Даниил.

— Спасай свою душу, Даниил, — говорит Андрей Иванович. — Спасай свою кровь.

— Умри, Даниил, — говорит Мстислав Романович. — Задохнись, Даниил.

— Удавись, Даниил, — говорит Александр Глебович. — Утопись, Даниил.

— Береги кровь, храни кровь, люби кровь.

Слова, сказанные и услышанные, взвиваются вокруг чёрным водоворотом, стаей встревоженного воронья. Вздымается следом молодой князь, стремясь то ли поймать, то ли разогнать дьявольских птиц. Тишина. Нет никого — только тяжелое, влажное дыхание рвется из пылающей огнем груди. Даниил наконец просыпается по-настоящему, стонет, приподнимается на локтях.

Эрлэг чёрной громадой движется сквозь лагерь. Его борода развевается на ветру, как проклятое боевое знамя.

Дождь затыкается, и я снова ковыляю по улице, огибая лужи и грязь. Не так-то легко вычистить и высушить гребанный плюш. А ведь мишка должен быть опрятным и чистым, иначе дети не полюбят Барни. Плохой Барни, скажут они. Барни грязнуля! Не хотим с тобой играть! Тогда я, конечно, отмудохаю их по полной программе.

— Бегите! — вопит Изяслав. Он роняет меч, он несётся прочь, не глядя перед собой, натыкается на замешкавшегося кмета, валит того наземь, тут же спотыкается и падает сам. Мир вокруг, кажется, состоит только из криков, лошадиного ржания и запаха свежей крови.

— Что там? Что там, княже? — спрашивает кто-то, помогая ему подняться.

— Эрлэг-хан, — отвечает Изяслав. — Эрлэг-хан. Эрлэг-хан. Эрлэг-ха…

Гаснут костры. По всему лагерю, один за другим — огонь не в силах сопротивляться воле своего хозяина — и в наступившей темноте владыка царства мертвых выходит из шатра Ингваревичей.

Перед ними стоял волк. Стоял на задних лапах. В правой передней лапе держал коричневый саквояж, а голову его украшала чёрная шляпа.

Из трясины поднялись пузыри. Параллель с пускаемыми человеком газами была очевидной, Збышек мысленно хмыкнул, но думать о болоте непочтительно ему показалось опасным.

Збышек зашел уже далеко, как никогда ранее…. болотные огни с каждым разом находить становилось всё труднее. Вот, в зарослях осоки мелькнул проблеск. Збышек быстро направился туда, нащупывая палкой кочки среди трясины.

Так и есть, огонь! Збышек торопливо натянул рукавицы. Огонь заметил движение, и двигался навстречу Збышеку.

""Воды Калейдо вокруг неё окрашивались янтарным, – цветом рождения нового дня, цветом мечтательной улыбки.""
""Страхи и сомнения ускользали из её души, как летучие рыбы из детских рук. Морметиль не носила украшений, – лишь кольцо на левой руке, – но и без них она была прекрасна, как солнце, отражённое в цветном океане, как печальная песнь дельфы.""

... шепчут в них правду о будущем. О грядущем нашествии, о падении городов русских, о пламени и плаче, что охватят землю от края до края. О громадной, богато украшенной ханской юрте и двух кострах по обе стороны от её входа. О черном идоле, поганом рогатом идолище, возвышающемся над кострами и требующем поклонения. Об острой стали и не менее острой боли.
Скоро рассвет. Молится Михаил.
Молится Михаил.
Молится.

... юноша некоторое время сидел один, грея в ладони кубок с вином.
Через некоторое время прибиравшая со стола пригожая служанка остановилась рядом с молодым рыцарем и негромко произнесла:
– Милорду, должно быть, грустно? Могу ли я как-то его утешить?
Тот поднял голову, и девушке на миг показалось, что в его глазах блеснуло оранжевое пламя. Хотя, должно быть, виной этому был лишь отблеск факелов.
– Отчего нет? – чуть хрипло ответил он, задержав взгляд на томно колыхнувшейся под льняным платьем упругой груди. – Я заметно повеселею, если такая красотка проводит меня до комнаты.
Служанка в притворном смущении потупила взор.

— Ирв, подай мне корону!

Вожак торопливо исполнил приказ. Принц надел венок Халтора поверх своей короны, и травы оплели золото.

Деревья преклонили ветви перед новым властелином.

Нечто тёмное проступает из марева почти у самого носа лошади. Деревянный столб с перекладиной, на которой покачивается ржавая клетка. В клетке смешалось черное и белое – насыпавшийся снег и обмороженные, ободранные стервятниками людские останки. Три вороны, с недовольным карканьем взлетают над столбом. Под снегопадом они делают несколько кругов, затем вновь возвращаются на свой насест.

Я вышел из дому, — и провалился в воду по колено; была та вода невероятно темна, и будто бы сияла она изнутри, как небо, усыпанное звёздами. Вся улица была устлана ей, словно атласным шлейфом. Я прислонился к стене, скованный страхом: никогда ещё Калейдо, во всей своей красоте и мощи не был так близок.

Та вода жила: она поднималась по пологому склону, ползла, текла снизу вверх, – туда, где металась мучимая болезнью девочка по имени Морметиль. Тёмные фигуры, исполины с нечеловеческим обликом, восставали из живой реки и шли по воде, как посуху.

К ногам Казановы подбежали Шесть Грустных Мышек. Они поднялись на задние лапки и достали флейточки. Питер неслышно застонал: нужно было нарисовать их именно так! Крохотные пальчики Мышек проворно бегали по дырочкам, и мелодия, печальная вначале, становилась все веселее.

Жил-был Кощей. Уж тысячу сто шестьдесят шесть лет правил он Тёмными Горами Тридевятого Царства, что не имело ни конца, ни края.

Сердце мира – в клубке корней,
Недоступно крылатой птице.
Путь к свободе – в твоей темнице

Иллюстрация - общее ощущение атмосферы пейзажа в рассказе.

Глаза девушки в зеркале стали чёрными, как и губы, растянувшиеся в глумливой улыбке:
— Я – это ты.

Фрин изо всех сил потянул связь. От груды тел отделилось одно — девушка лет шестнадцати в дурацком красном платье в чёрный крупный горох. Она была без сознания. Возиться с энергетической связью было некогда. Колдун подхватил коллегу по несчастью на руки и что есть духу припустился прочь

Заговоривший с ним был похож на огородное пугало – рыжие патлы, связка ключей на шее, смятый цилиндр, приподнятый в приветственном жесте, байкерская куртка и грязные джинсы с десятком заплат. Возраст на вид определить было совершенно невозможно. Он стоял, опираясь спиной на фонарный столб с часами, возле невысокого краснокирпичного здания, окна которого были забиты досками.

Под кистью рождались крыши. Такие, какими они были белыми ночами. На следующем этюде те же крыши блестели под дождём. На третьем листе снег сползал по скатам. Собирался в углах и стрехах, прятался от солнца за слуховыми окнами. Набивался в раструбы водосточных труб, чтобы в тёплые дни выливаться на тротуары весёлыми ручейками.""

""Ночью, как только Сергей заснул, одно из пятен света опустилось на стол. Двинулось вправо — влево, словно рассматривало акварели, и погасло над листом. Следом явилось ещё одно, чтобы раствориться в красках. За ним третье легло на подсыхающую бумагу.""

""Быстро открыл папку и положил на стол акварели. Женщины подались вперёд.

— Ой, Арлекин! Зина, смотри, а это Федюшка и мистер Жорж! Надо же, и Пират здесь!""

""— Это наши куклы. Вернее, их двойники. Такими они были давно. Понимаете, куклы ломаются, старятся, и мы делаем новые. Они с каждым разом немного меняются, но характер, сколько не переделывай, остаётся. И узнать их легко. Например, вот этот Арлекин, мы его недавно обновили. Но он, как был пройдохой, так и остался. А мистера Жоржа и Федюшки давно нет, потому что «Каштанку» мы не ставим.

Путники подошли к границе, где заканчивается песок и начинается золото.Не видно конца и края сверкающим золотым дюнам. Момент предшествующий эпизоду: ""— Братцы, пусть отвалится моя борода и пиво скиснет! Этот блеск я ни с чем не спутаю! Это золото! – Арин побежал в указанном направлении, не обращая внимания на пузо, которое уменьшилось изрядно за время путешествия, и на многодневную усталость. Золото всегда придавало гномам особую силу. Гном опустился на колени и начал подбрасывать жменями драгоценный песок. Триг и сам упал навзничь, и начал в беспамятстве жевать золотую пыль, не доверяя глазам.

Ну а пока мы мчимся во весь опор, собирая на себя ссадины и репейник. Рука Гретхен выскальзывает из моей, я успеваю испугаться, но вот она снова вцепляется в меня мертвой хваткой, и я спокоен. Насколько может быть спокоен мальчишка, получивший смертный приговор.
Выстрелы, гремевшие над головой, остаются позади (как и несуществующий танк). Но я не поверю, что мы ушли от погони, пока не умру глубоким стариком в своей постели, спокойно прожив всю оставшуюся жизнь. Я так не хочу этот проклятый укол, что готов бежать под пулями и нести сестру на руках, если придется.
Хорошо, что мы не надели сегодня белые рубашки, как положено по воскресеньям. Было бы проще в нас целиться.
Гретель вдруг дергает меня за руку, разворачивая в сторону.

Светила луна. С того конца села доносились нестройные рулады. Это кобольд с домовым сидели на открытом окне и, обнявшись, горланили песню.

Терерь избавим от этих тряпок тебя...
Снаружи яростно хлестал дождь, оставляя на дрожащем оконном стекле полоски ледяных шрамов

Девчонка девчонкой, только с крыльями, хвостом, клыками и когтями. Бывает же на свете такое чудо-юдо. Кожа белая, такие же волосы с темно-зелеными прядями, лицо маленькое и хищное, одежды почти никакой – несколько тряпок и бесконечные побрякушки в ушах, на шее, на руках браслеты едва ли не до локтей.

Из чёрных светляков сформировалась крылатая мужская фигура. Не обращая внимания на перепуганных людей, дух направился прямиком к костру.
— Сгинь, нечисть!!! – завизжал фанатик.
Это были последние слова мужчины, прежде чем он упал на землю переломанной куклой, а дух приблизился и рухнул на колени перед пепелищем. Не боясь обжечь руки, он вытащил из костра обгоревшие и скрюченные детские тела.
— Что это будет? – спросила бабку ближайшая к ней женщина.
В голосе ведуньи прозвучала обречённость:
— Теперь мы все умрём…
Лицо духа исказилось от боли и ненависти. Обнимая мёртвых детей, он поднялся, и в тот же миг над городом взвился до небес огонь…

...Призрак протянул ладони к лунному свету, и в его руках оказались скрипка и смычок. Он приложил скрипку к плечу…

...К ногам Казановы подбежали Шесть Грустных Мышек. Они поднялись на задние лапки и достали флейточки. Питер неслышно застонал: нужно было нарисовать их именно так! Крохотные пальчики Мышек проворно бегали по дырочкам, и мелодия, печальная вначале, становилась все веселее.
А когда по венам побежал белый лунный огонь, в зал вошла Плясунья. Повела плечами – и Питер вышел из-за портьеры, будто так и надо, и две пары закружились в танце.
Вероничка услышала вздох за спиной.
– Умру от любви и стану призраком, – произнес Учитель. – Или уеду в Венецию...

Хоба выглядел как самый обычный тролль, кем он, впрочем, и являлся. Давно-давно мост над горной речушкой, ныне полностью пересохшей, поставил его прадед, а потом, как и положено троллям, бережно охранял и не позволял никому пройти без платы. Сейчас Гюльдрохайд полностью в его власти – тролль волен взымать плату, вот только ни разу ещё этого не делал: к мосту даже близко никто не подходил. Спустя столько лет понятно, что Гюльдрохайд – настоящее произведение тролльевского искусства. Даже хитроумный механизм, предупреждавший, если кто-то проходит по мосту днём и задерживающий путника до заката, до сих пор действовал. Вот только ловить ему некого. Вздыхая и сопя, Хоба спустился с моста и, с минуту подумав, направился вглубь леса. Он отлично видел в темноте и брёл, нагибаясь к земле под тяжёлыми еловыми лапами. Временами в звучной тишине рождались лесные голоса: далёкий вой, шорохи ночных созданий, жалостливый скрип ветвей

Из ящика, точно серпантин из хлопушки, полетели ленточки. Розовые, зелёные, красные, фиолетовые, жёлтые, оранжевые и синие, синие, синие.

Лоран хватал их горстями. Как же много… Сжимал в кулаках и чувствовал, как шёлк и его пальцы становятся влажными. Как происходит что-то непоправимое, похожее на оборвавшийся стук сердца.
Из щелей в полу, из-за шкафа и из-под кровати выглянули чёрные волки. Медленно, будто их пугали яркие цвета ленточек, поползли к Лорану. Он качнулся назад, выставил перед собой руки, вооружённые ленточками. Если Мари нельзя вернуть, можно хоть ещё немного попомнить? Совсем немного…

На рисунке изображена главная героиня произведения - Вероника. Питер хотел нарисовать серию портретов девочки, но так как она не может скрывать свои сказки от художника (и остальных героев рассказа), то он решил изобразить её так, что она рассказывает истории двум грустным мышкам.

""– Ах! – всплеснула руками тетушка. Дом довольно кивнул – раз Питер снова при деньгах, уцелевшие монеты можно пока не вынимать из тайника.

– Плюс Вероничка позирует мне для портрета… вернее, серии портретов.""

Да точно. Я был детской игрушкой. Любимым затасканным и затисканным плюшевым мишкой какого-нибудь карапуза. Деть рос, мишка старел и всё больше обтрёпывался. И, наконец, стал не нужен совсем. Но из сентиментальности старую игрушку не выбросили, просто запихнули поглубже в пыльный чулан..

И в этом чулане…

...Перед ними стоял волк. Стоял на задних лапах. В правой передней лапе держал коричневый саквояж, а голову его украшала чёрная шляпа.

Щель-в-Полу резво вильнула в сторону и укусила табуретку за пятку. Табуретка скакнула за ней, но тут Дом поймал ее дверью и прижал к стене. Храбрая, дерзкая, коварная табуретка несколько раз пнула стену, но быстро поняла, что драться с Домом себе дороже. Тем временем Шесть Грустных Мышек закатили в новый тайник девять золотых монет. Остальные пропали бесследно.

Тёмными чарами и сложными заклятиями оплела ведунья деревушку, словно паук паутиной. Очень скоро на месте Яга вырос новый могучий лес, непроходимый и заколдованный.

В углу Дом уже приподнял нужную половицу и покачал ею в воздухе, показывая, куда нести монеты.
Щель-в-Полу двинулась туда. И тут табуретка, так некстати обнаружившая в себе сегодня храбрость и коварство, вытянула ножку и наступила Щели на хвост. Нервы у той и так были напряжены после столкновения с Молодым Дворецким. Поэтому Щель-в-Полу взвилась в воздух и с перепугу запустила в табуретку тяжелой золотой монетой.
Табуретка пошатнулась и отступила, споткнувшись о поднос с посудой. Ободренная успехом, Щель-в-Полу метнула еще пару монет. Однако табуретка быстро сориентировалась и прыгнула на нее, целясь в Щель всеми четырьмя ножками. Щель-в-Полу выплюнула оставшиеся монеты, как пулеметную очередь. Табуретка поймала часть из них под верхнюю доску и тоже попробовала плюнуть. Однако у нее ничего не вышло.
...
Тем временем Шесть Грустных Мышек закатили в новый тайник девять золотых монет. Остальные пропали бесследно.

Щель-в-Полу ползла за Вероничкой, как привязанная. Карандашам на этой неделе исчезновение не грозило: с тех пор, как девочка повадилась нашептывать в нее истории, Щель-в-Полу потеряла интерес к иной пище. Лишь бы Вероничка не нашла другого способа избавляться от своих сказок. Сложно было только каждый раз прикидываться новой щелью.

Моя работа нудна и скучна. Во-первых, она привязана к одному единственному месту, за которым нужно постоянно следить. Проходят года, десятилетия, века, а ты все еще здесь и наблюдаешь за перекрестком

Вероничка рассказывает Щели-в-Полу новую сказку, притворяясь, что у нее в очередной раз развязался шнурок, а та восхищенно внемлет, искренне следя за перипетиями сюжета. Впрочем, слушает историю не только Щель-в Полу. Слушает и Старый Дом со всеми своими удивительными обитателями, среди которых и Шесть Грустных мышек, выглядывающих из-под плинтуса и не только, и вечно ворчащая на своего племянника тетушка, и Молодой и Старый дворецкий и, конечно, привидения.

На деревню опускалась ночь, в зеленоватом прозрачном небе медленно плыли первые звезды. Лойо присмотрелся – появились ли уже твари? Дерево Ролло стояло у самого истока Рощи, почти у забора, и твари никогда не подходили так близко, но все же лучше было бы закончить обряд раньше их появления. Тварей не было.

Вдова старика еще утром сняла с дерева его ленту – теперь оно было свободно. Высокое, внушительное, одно из самых старых и сильных деревьев в Роще. Толстые ветви с серебристой корой чуть заметно раскачивались, круглые листья тихо шептали что-то на ветру. Дромар склонил голову, замер на мгновение, протягивая ленту к дереву.

— Ты плачешь? – тихо спросил он. – Больно?

— Нет, — ответил сквозь рыданья свинопас. – Обидно мне. Там, в мире грёз – я рыцарь. А здесь же — просто жалкий трус.

— Ты вступился за меня. А это – настоящий рыцарский поступок…

Гаснут костры. По всему лагерю, один за другим — огонь не в силах сопротивляться воле своего хозяина — и в наступившей темноте владыка царства мертвых выходит из шатра Ингваревичей. В исполинскую фигуру летят копья и стрелы, но не могут причинить вреда. В суете и толчее люди ранят друг друга, в гвалте и страхе тонут редкие приказы...

А вскоре твари заявились к самой деревне. Вечером, после заката. Страшные, черные, на двух ногах – похожие на людей, но не люди. Глаза у них светились желтым светом, и из глоток все время доносились странные звуки: то ли визг, то ли скрип… Они стояли между деревьями, в нескольких шагах от забора, а дальше не шли. Словно невидимая черта преграждала им путь

Армия мухоморов прыгала по мосту, норовя свалить старые, но всё ещё крепкие опоры. Наш старый и недобрый знакомый мухомор командовал. Конечно, мухоморам до настоящих солдат было далеко, однако их собралось так много, а мост был таким старым, что всё-таки начал раскачиваться под прыжками. Сначала по камням пробежала трещина, затем вниз посыпался цемент, державший камни. А потом...

ТРАХ-БАБАХ
Мост, а с ним и все грибы, рухнули в реку. Вода подхватила пищащих хулиганов и потащила прочь.

По коридору плыла Ведьма.

Аметистовые глаза под чернильными бровями. Фарфоровый лик, светящийся в полутьме. Оскаленная кошка на плече: шерсть стоит на ней дыбом, и свет мерцает на каждом волоске. Платье – струящееся, невероятное – оно заполняет весь коридор, словно щупальцами тянется к нему вместе с волосами…

– Что ты здесь делаешь, Джейкоб?.. – сладким голосом вопрошает Ведьма.

Крик рвётся у него изнутри, но горло лишь сжимается спазмом. Он не верит в то, что происходит, ведь он своими глазами видел, как уходила из дома Селия Джонс. Она никогда не возвращается в Хэллоуин до утра, никогда!..

– Что ты задумал? Джейкоб?..

Пальцы ожили, крик прорвался наружу.

Джейкоб с силой размахнулся, занося перед собой лом.

Рука Ведьмы быстрее мысли скользнула в складки платья. В ладонь выскочила куколка и игла. Обострившимся до предела зрением он видел, как восковую куколку обхватили покрепче…

К ногам Казановы подбежали Шесть Грустных Мышек. Они поднялись на задние лапки и достали флейточки. Питер неслышно застонал: нужно было нарисовать их именно так! Крохотные пальчики Мышек проворно бегали по дырочкам, и мелодия, печальная вначале, становилась все веселее.
А когда по венам побежал белый лунный огонь, в зал вошла Плясунья. Повела плечами – и Питер вышел из-за портьеры, будто так и надо, и две пары закружились в танце.

Всё началось с того, что в молодости барону удалось обманом пленить чародея, который в качестве выкупа за себя предложил… переуступить победителю права на договор с драконом. Суть соглашения была проста: чудовище не должно было причинять даже малейшего вреда его владельцу. Хитрый маг, умолчавший о том, каким образом ему в руки попал пергамент со светящимися письменами, отвёл не поверившего ему сперва де Ломбреда к драконьей пещере. Так что перепугавшийся мало не до смерти рыцарь своими глазами увидел, как крылатый исполин мирно беседует с магом. К смене владельца договора тот оказался равнодушен. И почему-то беспрепятственно отпустил чародея, когда пергамент перешёл в руки барона.

..Щель-в-Полу метнула еще пару монет. Однако табуретка быстро сориентировалась и прыгнула на нее, целясь в Щель всеми четырьмя ножками. Щель-в-Полу выплюнула оставшиеся монеты, как пулеметную очередь. Табуретка поймала часть из них под верхнюю доску и тоже попробовала плюнуть. Однако у нее ничего не вышло. Разъярившись, табуретка дала Щели пинка, но не дотянулась – вернув прежнюю маневренность, Щель-в-Полу резво вильнула в сторону и укусила табуретку за пятку...

"" Бабочка летела на меня. Быстро увеличиваясь. Миг - и её, уже огромные крылья, хлестали меня по щекам. Я не отбивалась - не могла и пальцем пошевелить, только выжидала, когда угомонится. Наконец, она закрепилась на носу, и я разожмурилась. Белый, в прожилках, заляпанный кое-где чёрными, маленькими кляксами, ворс почти не пропускал свет.""

"" Мы сидели и ревели, пока она первая не начала смеяться. А через секунду мы уже обнимались.
- Ты - моя самая лучшая подружка!""

"" Нам открылась поляна, от цветов рябило в глазах.
- Я сплету тебе венок,- Светлячок нагнулась за цветком.""

"" Мы снова шли оврагом, держались за руки, но молчали. Что-то недоговоренное и грустное мешало нам.""

"" Я открыла коробку и достала венок. Засохшие цветы под моими пальцами стали оживать, я почувствовала дикий, лесной дух. Жив мой детский оберег!
- А какой сегодня день? - я провела рукой по цветам. - Ай! Смотри...
От цветка отделилась бабочка. Крылья поднялись, встретились, опустились.""

Но сам дед перепугал меня не меньше волка, хотя я не смела открыто показывать, что боюсь. Дед опирался на корявый посох, заросший мхом. Из-под широких, бесформенных штанин виднелись… лапти? Длинную рубаху подпоясывала верёвка, скрученная из трав. В густом, свалявшемся мехе душегрейке застряли шишки. Волосы, борода, усы, росли так густо, что скрывали лицо. Дед не выглядел злым. Но я почуяла в нём недобрую власть.

"" …Дурга. Значит, ведьма. То есть как, не совсем… Индианская богиня, но на деле разница небольшая.""
"" Знаешь, экзотика же – смуглая, черноволосая, с большими глазами…""

..... Скоро лес заметно поредел. Луна поднялась высоко и уже увереннее освещала синеватую хвою, когда перед троллем возник обрыв. Отсюда открывался вид на далёкие зубцы скал, милые сердцу каждого горного жителя. Край обрыва терялся во мгле, но Хоба знал, что правее есть спуск. Здесь, прямо над пропастью, росла особо вкусная и душистая трава, которая придавала неповторимый оттенок вкуса любому мясу. Её запас уже подходил к концу, поэтому Хоба нарвал целую охапку, крепко зажал в лапе и поплёлся обратно, бросив прощальный взгляд на чётко очерченные силуэты вершин.

Обратная дорога заняла гораздо меньше времени. Скоро взору открылся Гюльдрохайд, и тролль понуро отправился к мосту, скорее, по привычке, чем на что-то надеясь. Всё было так же, как вечером. И вчера. И год назад. Старинные узоры, серо-зелёные камни и… слабое мерцание прямо посредине!

Бросив тушку зайца и изрядно измочаленную траву, Хоба со скоростью, ему не свойственной, забежал на мост. Впервые Гюльдрохайд не пустовал: на нём сидело крошечное создание с тонким, едва светящимся тельцем, выразительными янтарными глазками на бледном личике и слюдяными, безжизненно свисавшими крылышками. Фея.....

«Бей в сердце» – вспомнилось неожиданно, и, вывернув запястье Дромара, Лойо ударил друга в сердце его же собственным ножом.

Опустив безжизненное тело в траву, он некоторое время молча стоял над ним, слушая шелест листвы. Потом повернулся и медленно побрел в сторону деревни"".

Беру руку брата, чтобы очистить от крови и стеклянной пыли, но он вырывает её. Вытягивает перед собой и смотрит на скатывающиеся алые ручейки.

–Я же держал его в руках… Разбилось… Дэн, найди её… Мне важно сохранить…

–Кай, это же просто фигурка, – пытаюсь достучаться до брата.

Кай мотает головой, разбрасывая по плечам, длинные, до середины спины, светлые волосы и переводит взгляд с руки на стену. Я снова пытаюсь обработать раны. Тщетно.

–Кай, – слышу тихий мамин голос. – Ты, кажется, потерял…

В её ладонях небольшое хрустальное сердце переливается огнями под светом ламп. Она протягивает фигурку брату, который заворожёно смотрит на неё.

–Милый, возьми. Ты же хотел его взять, – повторяет мама.

Кай берет сердце и сильно, но аккуратно сжимает, а потом, раскрыв ладонь, смотрит на окрасившиеся в красный грани. Мне в этот момент кажется, что эта гребанная фигурка сейчас запульсирует и забьется, словно настоящая.

Ночью я, естественно, ни в какую оранжерею не попёрся. Сидел на кухне и заедал стресс имбирными пряниками, размышляя о своём нелёгком бытии.

Бабушка Серафима — на самом деле, Верашкина пробабушка, ловкая, жилистая, за восемьдесят старушка — заядлая рыбачка. Она и Верашку с собой берёт (а её сестру младшую «Нинку-не-нашей-породы» нипочём не берёт) к мельничной запруде, где в камышах у неё спрятана малюсенькая плоскодонка и пара треснутых вёсел. Обязанность Верашки — вычерпывать из лодки воду ржавым бидончиком. Разговаривать запрещено (разве что шёпотом), как и ёрзать и качать лодку. А Верашке очень хочется дотянуться до невыносимо аккуратной белой лилии.

— Бабуль, подгреби, я сорву, — она тянет тонкую, как травина, руку к ближайшей.

— Не вздумай! — бабушка Серафима отводит её руку. — Загубишь цветок, а через него русалка на солнышко глядит.

Эльф имел способность воплощать чужие мечты в жизнь. Он встретил девушку и влюбился в неё. Теперь они путешествуют в ее мечтах вдвоём. На картине они изображены на корабле в другом измерении.

Белка вернулась в дупло и увидела паучиху, которая поселилась у неё и плела волшебный свитер, на котором изобразила ёжика убегающего от мухоморов и то что она сплела, происходило в реальности.

Белая муть, окружавшая солнце, постепенно рассеивалась, и в первых за день лучах в яме вдруг что-то блеснуло. Сапожник вытянул шею, разглядывая – и присвистнул: пузырь! Он плавал по маслянистой поверхности, блаженно ворочаясь, как свинья в любимой луже… а сквозь стенки пробивалось мягкое серебристое сияние.

Две недели в Анхальме полыхали костры. Они словно отпугивали зиму. Снег падал и таял над остывающим пеплом, вместе с его хлопьями оседал на мокрой брусчатке и папиросных окурках, превращаясь в однородную грязную кашу.

Они появились внезапно. Трое мужчин в подобии жреческих хламид. Ходили по улицам, иногда что-то покупали, но чаще всего бесцельно шатались, и странное дело, постоянно улыбылись

Из зелёных светлячков сформировалась женская фигура незнакомой Петру хранительницы.
— Приветствую, друг леса, – мелодично пропела зеленоглазая дева. – Мы ждали тебя.
— О, мудрейшая, о немыслимом прошу… есть ли способ человеку, оставленному в подношение хранителю, спастись от гибели?

Тоуль часто любил мечтать в этом месте – о крепком коне, который увезёт его в далёкие земли, о сверкающем мече, что будет разить лишь во имя добра, да о красивых дамах, коих он будет спасать во время своих удивительных странствий. Тоуль нигде не бывал и не видел ничего кроме родной деревни в глухом и далёком от мира местечке под названием Серые Холмы.

...Смерть все время рядом с нами, знаешь. Так было и есть, и, наверное, будет всегда. Такая же привычная и простая, как сборные щи, игра в мячик и чтение перед сном. Она каждое утро провожала нас в школьный класс, и каждый вечер садилась с нами ужинать. И, честное слово, я уверен, что ей-то и доставались самые жирные куски, потому что мы никогда не наедались досыта....
...Я медленно, как можно тише отодвигаю щеколду и открываю дверь. Мы с сестрой, как мышки, выскальзываем из-под лестницы и идем к черному ходу, осторожно ступая с носка на пятку. Если удастся пересечь двор, мы спасены...

На высокой кочке среди недвижимой воды, Збышке убил спящую девушку, чтобы добыть блуждающий огонь. Когда огонь загорелся подошла Бранка и Збышек понял, что он обознался и убил девушку, которую любил.

Скоро лес заметно поредел. Луна поднялась высоко и уже увереннее освещала синеватую хвою, когда перед троллем возник обрыв. Отсюда открывался вид на далёкие зубцы скал, милые сердцу каждого горного жителя. Край обрыва терялся во мгле, но Хоба знал, что правее есть спуск. Здесь, прямо над пропастью, росла особо вкусная и душистая трава, которая придавала неповторимый оттенок вкуса любому мясу. Её запас уже подходил к концу, поэтому Хоба нарвал целую охапку, крепко зажал в лапе и поплёлся обратно, бросив прощальный взгляд на чётко очерченные силуэты вершин.

Воспользовавшись тем, что в комнате никого не осталось, табуретка почесала одну ножку о другую. Неужели она и вправду такая храбрая и коварная? Дерзкая и коварная, о да! Табуретка самодовольно подпрыгнула на месте и стряхнула надоевший поднос прямо на пол, чудом не разбив кофейник. Девочка говорила что-то о кругосветном плавании. Звучит заманчиво…

Привидение вспорхнуло в воздух. Вокруг него разливалось золотое сияние.

Из шкафа выбралась Вероничка.
– Надо же, мышек она запомнила!
– Я же просил тебя – не рассказывай ей ничего!
– Не могу, Питер, – девочка сделала жалобные глаза. – Они придумываются, и меня так и тянет их выболтать….
– Помнишь, я тебе говорил про ямку в земле?
– Я уже взрыхлила все горшки с фикусами, – прыснула Вероничка. – Теперь я рассказываю истории не в ямки, а в щели между половицами. Притворяюсь, что у меня шнурки все время развязываются… Что я могу поделать, если все время их придумываю? Пока я у тебя в шкафу сидела, я еще две записала.
– Я прочитаю? – просиял Питер.
– Только спрячь потом тетрадку как следует. А я еще придумаю…

Перчатки из выбеленной известью кожи. Такой же атрибут палача, как и маска. На белом хорошо видна кровь. Она собирается рубиновыми каплями, размазывается коричневым, оставляет сложные узоры. На белом почти не видно перьев. Перьев, которые остаются на руках после каждой операции. И крик, эхом бьющийся в узких стенах. Крик, который жадно впитывает прижавшийся к прутьям слуа.

...Тем временем Шесть Грустных Мышек закатили в новый тайник девять золотых монет.

..Над омутом, всматриваясь в тёмную зеркальную гладь, сидела девушка. Несомненно, двайлица. Она была очень красивой, как ангелы предков с живых картинок: тонкая, белая, с длинными, гладкими, как шёлк, волосами, и такая же бесстыжая. Из всей одежды на девице было короткое, паутинно-прозрачное платье.

Когда впереди забрезжил день, Ник рванулся к опушке просто потому, что хоть какой-то свет был ему необходим. Там, где кончался лес, начиналась пустошь, покрытая ковром низкорослых кустарников, за ней, похожие на спины спящих чудовищ, виднелись ломаные линии далёких гор. Николас двинулся в их направлении – не то чтобы он планировал дойти, но не стоять же было на месте.

Крыжовенная настойка. Мокей неторопливо начал, но постепенно разговорился, забыл про обиду и шпарил без запинки любимую свою байку, щедро приукрашивая старую историю, порой вскакивал, разыгрывая некоторые места в лицах. Мыська хохотала, Первуша улыбался, потрескивали поленья, летели в ночное небо веселые рыжие искорки

Ангел отлетел, закувыркался по камням, высекая искры, но тут же вскочил, широко опираясь на все четыре лапы. Пастух сквозь холодную оптику ясно видел глаза твари, полыхающие расплавленным золотом, как встопорщились перья цвета старого, окисленного железа, и завибрировали в такт, а пасть, больше похожая на совиный клюв, раскрылась черным бездонным пятном.

Питер высунул голову в коридор, чтобы убедиться, что его посетители уже спустились в столовую. Потом закрыл дверь.
– Вылезай, можно!
Из шкафа выбралась Вероничка.
– Надо же, мышек она запомнила!
– Я же просил тебя – не рассказывай ей ничего!
– Не могу, Питер, – девочка сделала жалобные глаза. – Они придумываются, и меня так и тянет их выболтать….
– Помнишь, я тебе говорил про ямку в земле?
– Я уже взрыхлила все горшки с фикусами, – прыснула Вероничка. – Теперь я рассказываю истории не в ямки, а в щели между половицами. Притворяюсь, что у меня шнурки все время развязываются… Что я могу поделать, если все время их придумываю? Пока я у тебя в шкафу сидела, я еще две записала.

Я слушаю маму, а сам смотрю вокруг и вижу бумажку, сложенную вчетверо. Может быть это письмо отца? Разворачиваю и читаю: Инструкция: «Если вы обнаружили, что кто-то из ваших близких пропал, не пугайтесь, значит, он или она увлекся игрой в ПРЕВРАЩЕНИЯ и хочет понять, что это такое быть Носорогом или Слоном, Черепахой или Дельфином…

— Да, на этот раз, к счастью, Дельфин,- говорит мама.

...Впритык к ветхой кладбищенской изгороди, высился прочный забор, за которым начиналась территория завода железобетонных изделий...Много лет кряду, первого числа каждого месяца, старик приходил к могилкам родителей. Судьба подобна качелям на границе света и тьмы, думал он. И привычно глянул вниз, сквозь землю. Почва была добрая, метра на полтора богатый гумус, только у самых гробов начиналась глина. Это и правильно, думал старик, в глине-то и доски, и кости сохраннее, нет того множества мелкого народишку, что обитает в чернозёме.

И вот, стоят они недвижно, отец мой и мать моя, и человек со стеклянным лицом. И нет ничего, только пропасть у их ног, и так глубока она, что кажется бездонной. Но воздух сгущается; и что-то, как будто прозрачная тень или просто мираж, возникает само по себе, между Миром нашим и миром Короля. И приходит мост, и искрятся его края; он похож на застывшее пламя. И вступают избранные в этот парящий над бездной костёр, и он расступается пред ними, принимая их в себя

Фея ещё дрожала. Но, бережно сложив изломанные крылья, вскинула тонкие руки и закружилась, сначала медленно и словно неуверенно, затем всё быстрее и быстрее. На мгновение она превратилась в размытый золотистый вихрь, потом резко остановилась и стала отбивать замысловатый ритм нежными ножками. Подпрыгнула, изящно вывернув стопы, потом ещё раз, повернувшись в воздухе вокруг своей оси, и снова вернулась к ритму. В огненных отблесках её изрядно потрёпанное платье медового цвета казалось красноватым, выбившиеся крылья обернулись вокруг хрупкой фигурки. Глядя на них, Хоба впервые подумал, что ей, наверное, очень больно.

...Бесконечная стена вздыбленных волн, от края до края, исполинское, чудовищное цунами. Оно мчалось к Миру, как лавина, как войско... «...ибо в чёрный день, когда Змей поднялся с глубин, этим же цветом окрасились нечестивые воды…» ...

Чёрный...Калейдо, бегущий к нам был полон абсолютной, непроглядной тьмы...Я побежал, утирая пот, струящийся по лицу. Крыши домов рушились, крошась, как сухая булка...Существо без головы и ног, единое, нескончаемое; оно пылало, воздух над ним рябил, словно от гигантской раскалённой печи. Стальные пластины, сходящиеся и расходящиеся на гибкой спине. И кольца: сотни, тысячи горящих колец.

Ветвь раскачивалась и поскрипывала на ветру. Гнездо, в котором лежал Кукушонок, опасно кренилось, грозя вот-вот сорваться в пропасть. В глубокий живой сумрак там внизу, куда уходили стволы всех деревьев.

Приоткрыв один глаз, Кукушонок наблюдал, как кружат в воздухе обрываемые ветром листья, как падают выпростанные из неловкого плетения прутики. Чувствовал, как соскальзывает всё ближе и ближе к краю гнездо.

В непроходимой глуши вечного леса живёт тролль Хоба. Всё что у него есть – уютная пещера и мост Гюльдрохайд. Тролль, по устоявшейся традиции, охраняет его, ожидая путников, с которых можно взять плату. Каждую ночь Гюльдрохайд пустует, пока, наконец, на нём не появляется существо, перевернувшее весь мир Хобы…

Их трое: трёхглавый Третий, двуглавый Второй и Первый с одной головой. Способные менять размер и форму тела, покрытые небесно-голубой чешуёй снизу, изумрудно-зелёные сверху, с чудесными перепончатыми крыльями, они прилетали ко мне маленькой, когда я грустила.

Стены и окна далеких и близких зданий горели всеми красками заката как Гималайские горы

Площадь Вандета расцвела пёстрыми палатками, обзавелась длинными рядами, что вились спиралью, забирая все больше влево, почти наседая на храм Милосердной Матери. Лавочники радостно сплавляли залежавшиеся товары, а лоточники зычно расхваливали сласти и жареное мясо. Третий день Осенней Ярмарки уже не вызывал восторга ни у горожан, ни у немногочисленных оставшихся в городе жрецов.
Широкие ступени храма приятно холодили спину в этот не по-осеннему жаркий день, а яблоко, уведенное у торговки, отдавало кислинкой. Людской поток разбивался на небольшие ручейки, чтобы влиться в нужные ряды, и покинуть площадь к полудню, укрываясь от солнца и заунывного пения жрецов.

Ночью я, естественно, ни в какую оранжерею не попёрся. Сидел на кухне и заедал стресс имбирными пряниками, размышляя о своём нелёгком бытии. Парадную дверь и чёрный ход я проверил первым делом. Ну, как проверил – подобрался поближе и обнюхал, пригляделся. Магией от них несло порядочно. Наверняка Эмма навешала всякой защитной хрени. Типа: старый монстр не выйдет, новый не войдёт. С окнами дела обстояли аналогично. Я даже поразился, как это мне удалось вчера пробраться в дом. Или обычно тут всё тихо, а в этот раз ведьма чары навела специально, чтобы не отлынивал?
Покончив с пряниками, я принялся за вишнёвый кисель. Хандра на меня, признаться, накатила страшная.

Снова ошибся он — не пуст шатер. Тагизай сидит у входа, повернувшись лицом к пологу. Тонкие руки её вытянуты вперед, двигаются беспрерывно, словно вычерчивая в воздухе письмена

С трудом разлепив веки, рыцарь повернул голову: сосед вовсю игрался на планшете, и, хотя он был в наушниках, — музыка и шум звукового сопровождения разносились на полвагона.

Передёрнув плечами, Ланселот поморщился. Остановившийся в тоннеле поезд снова набрал скорость, и рыцарь смежил веки.______________________________________________________________________________________________________________
Перед входом во дворец путь преградили два стража в сверкающих панцирях

Селии Джонс было двадцать восемь лет. Она обожала сладости, лингвистику и электронный дизайн. Любила гонять на мотоцикле и проводить время в пёстрой компании друзей; любила кошек, свою маленькую квартирку, из которой смогла сделать райский уголок, свою работу-хобби и хобби-работу…

Я не успела ответить. На поляну выбежал волк. Он понюхал воздух и двинулся ко мне. Ужас парализовал меня.

За волком из леса вышел старик и коротко свистнул. Волк замер, подогнув переднюю лапу.

— Не бойся, это мой дедушка. Деда! — Светлячок помахала старику. — Вучко напугал мою подружку.

Но сам дед перепугал меня не меньше волка, хотя я не смела открыто показывать, что боюсь. Дед опирался на корявый посох, заросший мхом. Из-под широких, бесформенных штанин виднелись… лапти? Длинную рубаху подпоясывала верёвка, скрученная из трав. В густом, свалявшемся мехе душегрейке застряли шишки. Волосы, борода, усы, росли так густо, что скрывали лицо. Дед не выглядел злым. Но я почуяла в нём недобрую власть.

— Подружку сыскала? — прошуршал дед.

— Да. Мы плетём веночек, а потом она пойдёт домой. — Я не услышала твёрдости в голосе Светлячка.

Я не успела ответить. На поляну выбежал волк. Он понюхал воздух и двинулся ко мне. Ужас парализовал меня.

За волком из леса вышел старик и коротко свистнул. Волк замер, подогнув переднюю лапу.

— Не бойся, это мой дедушка. Деда! — Светлячок помахала старику. — Вучко напугал мою подружку.

Но сам дед перепугал меня не меньше волка, хотя я не смела открыто показывать, что боюсь. Дед опирался на корявый посох, заросший мхом. Из-под широких, бесформенных штанин виднелись… лапти? Длинную рубаху подпоясывала верёвка, скрученная из трав. В густом, свалявшемся мехе душегрейке застряли шишки. Волосы, борода, усы, росли так густо, что скрывали лицо. Дед не выглядел злым. Но я почуяла в нём недобрую власть.

Девочка сидела на крыше своего дома. Если она поднимет голову и посмотрит аккурат вверх, то именно там подмигнет ей ее любимая звезда - Бирюзовая Ягода. Заметить ее едва ли возможно, звезда всегда сливается с небом. И только раз в день, когда Сириус собирается исчезнуть на следующие восемь часов, он на пару секунд окрашивает все небо в гранатовый цвет и позволяет увидеть небольшую сине-зеленую точку прямо в зените, вспыхивающую ярким светом и тут же исчезающую в сапфировой бездне ночи.

Она успела загадать желание. Слава Вселенной. Хоть сегодня, в свой шестой Год от рождения она поймала тот краткий момент, когда Бирюзовая Ягода показывает свой лик. Пролетевший далеко среди звезд Янтарный дракон был еще одним знаком того, что завтра все сбудется.

Плясунья-приведение танцующее в лунном свете.
"" Вчера она танцевала в холле: длинная юбка развевалась, каблучки стучали, а на руках звенели браслеты.""

Нужно снять вот эту штуку сверху, кажется она называется трубкой, поняла девочка. Но как, если ничего тяжелее солнечных лучей Кристина не поднимала? Телефон продолжал трезвонить.

— Да замолчи ты! — в сердцах крикнула девочка и непроизвольно попыталась схватить его. И внезапно почувствовала — ей даже пришлось вспомнить, что такое чувствовать; осязать предметы — пластик под пальцами.
Она сняла трубку и приложила к уху.

""К несчастью, свободное место было только одно.За дальним угловым столиком на две персоны. За которым сидела Риш.""
""Риш поднесла к губам чашку, но, не сделав даже глотка, поставила её обратно. – Восьмая за вечер, веришь? Не лезет уже.""

Ночью я, естественно, ни в какую оранжерею не попёрся. Сидел на кухне и заедал стресс имбирными пряниками, размышляя о своём нелёгком бытии. Парадную дверь и чёрный ход я проверил первым делом. Ну, как проверил – подобрался поближе и обнюхал, пригляделся. Магией от них несло порядочно. Наверняка Эмма навешала всякой защитной хрени. Типа: старый монстр не выйдет, новый не войдёт. С окнами дела обстояли аналогично. Я даже поразился, как это мне удалось вчера пробраться в дом. Или обычно тут всё тихо, а в этот раз ведьма чары навела специально, чтобы не отлынивал?

Покончив с пряниками, я принялся за вишнёвый кисель. Хандра на меня, признаться, накатила страшная. Ну что за жизнь у чуланного монстра? Да я даже не знаю, откуда сам такой взялся! А она – найди, напугай…

А, впрочем,… Кажется, я вылупился из яйца. Да, точно! Это было рябое перепелиное яичко, которое завалялось в холодильнике. Выпрыгнуло из общего лотка и спряталось под листьями салата. И там тихонько лежало. Лежало-лежало, лежало-лежало… А потом в холодильнике перегорела лампочка, стало темно. Совсем как в чулане. Тогда из яичка и вылупился я, и ...

В коридоре что-то негромко грюкнуло. Я вздрогнул от неожиданности и едва не подавился вишенкой.

Питер высунул голову в коридор, чтобы убедиться, что его посетители уже спустились в столовую. Потом закрыл дверь.
– Вылезай, можно!
Из шкафа выбралась Вероничка.
– Надо же, мышек она запомнила!
– Я же просил тебя – не рассказывай ей ничего!
– Не могу, Питер, – девочка сделала жалобные глаза. – Они придумываются, и меня так и тянет их выболтать….
– Помнишь, я тебе говорил про ямку в земле?
– Я уже взрыхлила все горшки с фикусами, – прыснула Вероничка. – Теперь я рассказываю истории не в ямки, а в щели между половицами. Притворяюсь, что у меня шнурки все время развязываются… Что я могу поделать, если все время их придумываю? Пока я у тебя в шкафу сидела, я еще две записала.
– Я прочитаю? – просиял Питер.
– Только спрячь потом тетрадку как следует. А я еще придумаю… Вот, например, эта твоя табуретка… – и Вероничка вдохновенно ткнула пальцем в добротный старый табурет, стоящий у мольберта. Ее глаза заблестели.
– Ну, ну? – подбодрил ее художник.
– Она… ей не нравится тут стоять! Она хочет приключений и битв! Она хочет отправиться в кругосветное плавание или хотя бы поучаствовать в трактирной драке! Это храбрая, дерзкая, коварная табуретка! А ты ставишь на нее тарелку с бутербродами!
– Нет проблем, – пожал плечами Питер. – Пусть отправляется в трактир и пришлет оттуда взамен себя тихую, безобидную табуретку, которая хочет пожить спокойной жизнью. Обещаю тебя с ней потом познакомить. А сейчас срочно беги завтракать, пока твоя матушка не вернулась

Вечером же, удобно устроившись в бельевом шкафу на чистых простынях и пододеяльниках и довольно побулькивая сытым желудком, подслушивать семейную ругню на тему обжорства

Встав на колени рядом с баронессой, палач осторожно тронул ее за плечо. От прикосновения она вздрогнула – но не подняла головы. Палач чувствовал как часто и порывисто она задышала. – Кто ты? – спросил он шепотом. – Почему тебя заперли здесь? Женщина подняла голову. Сквозь слипшиеся пряди волос ее большие, темные глаза, блестели как обсидиан.

Заговоривший с ним был похож на огородное пугало – рыжие патлы, связка ключей на шее, смятый цилиндр, приподнятый в приветственном жесте, байкерская куртка и грязные джинсы с десятком заплат. Возраст на вид определить было совершенно невозможно.

В лесу ,на поляне, две девочки сидят и плетут венок. На поляну выбежал волк.За волком из леса вышел старик.

Чтоб угодить бабуле, внучка изо всех сил напрягает зрение. И видит: мельница тоже её разглядывает — одиноким, чёрным, чердачным оком. Да и туманный ком обретает контуры, овеществляется, облекается в… шерсть. Девчонка видит ушастую голову, усатую мордашку и два горящих глаза. Морда скалится, шипит.

— Баба! — Верашка громко шепчет. — Это кот!

— Я и говорю, бес! — бабушка довольно кивает. — А ты шибко не робей. В другой раз корочку хлеба захвати и брось ему. Он и поймёт, что от тебя ему никакого вреда. Но с дороги не сходи. Заманит на мельницу и перемелет в муку.

Карбозавр

Монстр в оранжерее

...Его до сих пор трясло и подташнивало. Но сквозь шок пробивалось странное, полузабытое чувство…

У серой кошки есть страшная тайна, – шептала она, присев на одно колено и медленно распутывая шнурок ботинка. – Давным-давно серая кошка поменялась со своим отражением и ушла жить в зеркало. А отражение осталось здесь, спит на подоконнике и ловит мышей. Каждую пойманную мышь ей приходится нести к зеркалу, потому что серая кошка питается только их отражениями.

Она сдёрнула мягкую ткань со своих глаз и обомлела. Они стояли на каменном выступе высоко в горах, чьи верхушки скребли небо. Далеко внизу расстилалась долина, бугристые холмы которой усеивали зелёные вековые леса; сквозь них бежала широкая, спокойная река, впадая в гигантское округлое озеро. Эллия ощутила на лице дуновение холодного горного ветра, и тут же рядом с ней пронёсся едва различимый росчерк. Приглядевшись, девушка увидела орла – птица взмыла вверх, описала круг и плавно спикировала на выступ прямо к её ногам. Мощное тело покрывали бурые перья, перетекая от шеи в белый цвет; желтые, как и клюв, мудрые глаза воззрились на Эллию с дружелюбием и даже неким почтением. Орёл склонил белую голову и секунду спустя, резко забив крыльями, взмыл вверх и улетел прочь, пикируя навстречу горизонту.
- Ух ты! – выдохнула Эллия. – Всегда мечтала увидеть орла!
Найдёныш кивнул, словно говоря – я помню.
- Это еще не всё, - тихо сказал он. – Оглянись.
Девушка последовала его просьбе и буквально запищала от восторга. Вдоль горной гряды тянулась каменная лестница с обеих сторон прикрытая скалами, вдоль которых вился сочно-зелёный плющ, а на вершине, стоял чарующий своим великолепием замок со множеством башенок из белого, как снег, камня! Эллия перевела взгляд на небо и вовсе потеряла дар речи: по нему плыли разноцветные яркие облака, на фоне которых виднелась необъятная радуга, почти касаясь телом своим острия шпилей.

Дракон молча протянул к рыцарю бочку, тот коснулся ее бутылью, и они вместе сделали еще по глотку.

Трое путников сидели у бивуачного костра в двадцати шагах от дороги.В котелке нагревалась вода для чая. Толстяк вытаращил глаза, усатый в изумлении открыл рот, а сутулый паренёк отодвинулся от костра в тень. Перед ними стоял волк.Стоял на задних лапах. В правой передней лапе держал коричневый саквояж, а голову его украшала черная шляпа.

— А кто твой дед? И зачем ему волк?

— Он хозяин леса. Вучко помогает ему охранять лес.

— А, — я догадалась, — лесничий? Строгий. Не разрешает тебе водиться ни с кем?

— Почему? Разрешает, — Светлячок опять уверенно звенела голосом. — Только он хочет, чтобы люди оставались с нами жить.

— Зачем?

— Он старый, ему нужны помощники. Хочешь остаться со мной жить? — подружка уставилась на меня серьёзными глазами, а я на неё — округлившимися. — Да ладно, оставь.

Я с ужасом ощутил, что стакан дрогнул в моих руках. На дне его вода подернулась рябью. Кольцо, с шипением, растворилось.

— Брось его!! Брось!! – вскричала вдруг Матушка Колесниция. В её звенящим голосе послышалось что-то новое, незнакомое. Страх?..

Вода в стакане бурлила. Она вскипала, но не была горяча.

— Вспомнил, — произнесла Морметиль, голосом, полным тихого торжества. — Наконец, вспомнил!..

В этот момент что-то произошло, что-то неуловимо изменилось в нашем мире; как будто время, доселе размеренно шагающее, помчалось зигзагами, как обезумевший танцор

Старшие братья угрюмо молчали.

— Ого, как вспыхнуло – чует огонь ведьму, — наконец процедил Коста.

— Горю! Горю!!! –пронзительно и неистово закричала Лия. Этот крик хлестанул по нервам, вздрогнул даже Коста. Йорги было бросился к Лие, но Коста схватил его за плечо.

Надо сказать, после этого ни Жучище, ни яркогребневые могил не удостоились – поплыли, как и все, по Серой реке.

Никто не знает, как так получается, что все покойники попадают туда, но это факт непреложный. Если пропал кто и надо узнать, жив он или мертв – пойди к сероречному народу, поклонись им чем-нибудь, пахнущим приятно, и опиши того, про кого хочешь узнать.

Сероречный люд славу имеет самую дурную, и это не удивительно. Живут они, обирая трупы, а кто-то говорит, что и голод утолить холодной плотью не брезгуют, но на вопросы за должное подношение всегда отвечают правдиво и безжалостно.

Есть на Серой реке особое место. Это узкая каменная пристань у крутого берега, вечно затянутого туманом. От неё в туман уходят каменные, истёртые тысячей стоп ступени. Разные слухи ходят про это место, но все знают — оттуда никто не возвращался. Что за хмарник жжёный там гуляет? Кто знает, тот уже ничего не расскажет.

Даже сероречники избегают Туманной Пристани, но был один, кто за особенную плату направлял туда нос своей старой лодки.

В оранжерее стояла тишина, которую разбавлял только тихий шелест дрожащих листьев да негромкое попискивание и возня. Я крался мимо подставок с горшками от тени к тени, широко раскрыв глаза и стараясь не сопеть от усердия. Недалеко от вазона ныне покойной ипомеи обнаружилась мышиная ловушка, оставленная Эммой. А в ловушке – мышка. Обычная серая домашняя мышка.

Ловушка, надо признать, оказалась очень гуманная – мышка была жива-живёхонька и вполне неплохо себя чувствовала, поглощая заготовленный для неё кусочек сыра и попискивая от удовольствия.

Я уж собрался двигаться дальше, когда из-за вазона выплыл плотный сгусток тьмы. Я замер с занесённой для шага лапой, чувствуя, как шерсть на загривке становится дыбом.

Тьма легко стлалась над полом как отрез скользкого шёлка, подбираясь к намеченной цели, и выглядела бы не совсем материальной, если бы не рот. Большой, круглый, полный мелких острых и очень-очень материальных зубов. Такой рот крайне легко было представить присосавшимся к шее и жадно глотающим кровь. Или к виску, неторопливо пьющим чужие мысли. Или к самому сердцу, насыщающимся чувствами и жизнью.

Уши мои мимо воли прижались к макушке, а лапы сделались слабыми и неустойчивыми. Я принялся лихорадочно соображать, как бы так незаметно открасться, невольно наблюдая, как прожорливая пасть неведомой твари приближается к ничего не подозревающему зверьку. Зрелище завораживало. Приводило в ужас и невольно включало «ощущение жертвы». Как если бы я сам был той мышкой.

– Плохое время для путешествия, – чей-то голос заставляет его вздрогнуть, обернуться.

Из метели проступает грузная, неуклюжая фигура. На ней столько слоев всевозможного тряпья, что она напоминает уродливый, ободранный шар. Голова плотно замотана, сквозь узкую щель светится желтым единственный глаз. Голос звучит приглушенно, едва различимо.

– Ты кто? – спрашивает человек, уже зная ответ.

– Я – Франц, смотритель этой виселицы. А ты?

Человек кивает подтвердившейся догадке. Перед ним – фомор, один из выродившегося племени, что некогда правило этими землями. В прошлом – могучие гиганты, ныне – уродливые карлики, все как один одноглазые. Говорят, что второй глаз фомора смотрит в мир духов, потому как эти существа живут в двух мирах одновременно.

Когда-то давно фоморы воевали с людьми. Теперь же, малочисленные и выродившиеся, они обитали на окраинах людских поселений, питаясь падалью и отбросами, выполняя самые грязные и позорные работы. Этот – присматривал за виселицей. Сторожил повешенных до самой их смерти, а потом избавлялся от мертвецов. И лучше было не знать, как он это делал.

– Как мне доехать до замка Драм? – вопросом на вопрос ответил человек.

Одна из ворон сердито каркнула. Фомор валко переступил с ноги на ногу, замотанной рукой показал направление:

– Туда езжай. До деревни доберешься скоро.

Иллюстрация относится к девочке Вероничке рассказывающей свои сказки Щели-в-Полу и всем ее выдуманным историям: стулу, коту в зеркале, прозрачным яблокам, дубу с дуплом, в котором есть потайной ход, шести грустным мышам.

""- Жуткая мысль ударила, как мечом: Кирали! Кирали увидела черный сон! Парень рванулся, ощупывая своими странными чувствами долину, но смех Треча заставил его замереть.
«Она не увидела новый сон, и это плохо. Но она идет сюда, и это хорошо».
Приняв недоуменное молчание сапожника как вопрос, он продолжил:
«Когда Толкователь входит в черного, он может изменить его внешность как хочет, и уйти из этой долины в Мир, где в него не будут тыкать пальцами, палками или чем поострее, как в выродка. Я не понял, что случилось с твоей девкой после того, как тебя притащили сюда. Она на себя не похожа стала. Застыла в шаге от нового черного сна, как каменная. Но она была черной. Думаю, что смогу войти в нее, хоть и изменить ничего не получится. Но даже вернуться в долину и снова пожить среди вас тоже неплохо. Если бы ты знал, парень, как хочется схватить этот мир за горло и вытряхнуть из него всё, что он задолжал за годы сидения в этой тюряге!.. Но для этого нужно тело. Любое».
«Но зачем она идет сюда?»
«За тобой. Я подбрасывал ей кусочки твоей души, которые ты терял. И она клюнула», — самодовольно хмыкнул Треч.
«Мерзавец!!!»

Финальная сцена рассказа, а именно прибытие мертвых ""послов"" Эрлэг-хана к князю Михаилу

Бой плюшевого мишки

Люпус

Из комнаты донёсся какой-то шорох. Брови Джейкоба сошлись к переносице. Он вышел из ванны – и окаменел.

Шлёп-шлёп – пена упала на лакированные, свежевычищенные туфли. Бритва в руке неудержимо затряслась.

В комнате находилась кошка. Кошка, которая хозяйничала у него дома: нюхала священные книги, брезгливо переступала лапками по исчерченному знаками ковру… Она прикасалась к его майке, штанам, так небрежно скинутым на пол, кончиком языка пробовала на вкус застарелое пятно от пролитого кофе… А потом – подняла голову и увидела его.

Их взгляды встретились. Джейкоб задохнулся и отпрянул, крестцом ударился о шкаф и выронил бритву. Спутница Ведьмы мяукнула и ступила к нему, но мозг Джейкоба уже лихорадочно заработал.

– Изыди, чудовище! – заорал он, бросаясь вперёд.

Немигающие зелёные глаза ослепительно сверкнули. Кошка сорвалась с места, одним прыжком заскочила в открытое окно и вихрем промчалась по парапету – только её и видели.

Дома Сергей, едва включив чайник, схватился за кисточку. На листе появился освещённый солнцем косой дождик. Набережную заполнили люди под разноцветными зонтиками.

А к утру пёстрые пятна превратились в шута, изогнувшегося в невероятном танце. Карточные масти, украшавшие его штаны и курточку, составляли чудный орнамент. Золотистые бубенчики на дурацком колпаке, казалось, вот-вот прозвенят, словно падающие на подоконник капли.

... Не могу понять, Питер, почему бы тебе не уступить нам часть дома? Я же не прошу тебя продать все! У тебя все равно нет средств, чтобы его содержать. О чем только думал дедушка, завещая тебе половину?

– Полагаю, тетушка, он знал, что делает, – молодой человек отступил от мольберта на шаг, оценивая результат. – Возможно, на днях я найду тайник с золотом и разбогатею...

— Мамочка, – дрожащим голосом прошептала Екатерина, глядя на крылатое существо, держащее в когтистой руке ещё бьющееся кровоточащее сердце.

Девушка старалась не двигаться, когда оно спустилось и посмотрело прямо на неё. У существа были определённо мужская фигура и человеческое лицо, словно разукрашенное чёрными красками, но у Кати язык не поворачивался назвать его человеком. Люди не вызывали столь всепоглощающий ужас.

Питер высунул голову в коридор, чтобы убедиться, что его посетители уже спустились в столовую. Потом закрыл дверь.

– Вылезай, можно!

Из шкафа выбралась Вероничка.

– Надо же, мышек она запомнила!

– Я же просил тебя – не рассказывай ей ничего!

– Не могу, Питер, – девочка сделала жалобные глаза. – Они придумываются, и меня так и тянет их выболтать….

– Помнишь, я тебе говорил про ямку в земле?

– Я уже взрыхлила все горшки с фикусами, – прыснула Вероничка. – Теперь я рассказываю истории не в ямки, а в щели между половицами. Притворяюсь, что у меня шнурки все время развязываются… Что я могу поделать, если все время их придумываю? Пока я у тебя в шкафу сидела, я еще две записала.

– Я прочитаю? – просиял Питер.

– Только спрячь потом тетрадку как следует. А я еще придумаю… Вот, например, эта твоя табуретка… – и Вероничка вдохновенно ткнула пальцем в добротный старый табурет, стоящий у мольберта. Ее глаза заблестели.

– Ну, ну? – подбодрил ее художник.

– Она… ей не нравится тут стоять! Она хочет приключений и битв! Она хочет отправиться в кругосветное плавание или хотя бы поучаствовать в трактирной драке! Это храбрая, дерзкая, коварная табуретка! А ты ставишь на нее тарелку с бутербродами!

Первуша слушал вполуха знакомые байки приятеля, поглядывая украдкой
на Мыську. А ничего девка, красивая. Глазки карие, русы косы долгие,
простенькими темными ленточками перехвачены, на концах кос – кисточки
смешные, будто бы даже темнее, чем прочий волос.
«Будто беличьи», — подумал Первуша.
И фигурка у девки ладная, и румянец во всю щеку, не то что у этих, городских.

Учитель печально бродил по темным коридорам, вспоминая Плясунью. Вчера она танцевала в холле: длинная юбка развевалась, каблучки стучали, а на руках звенели браслеты. Подойти к ней и прервать ее дивный танец было немыслимо. А исчезала Плясунья всегда внезапно.

Придется рисовать Плясунью… – пробормотал Питер им вслед вполголоса, но Учитель расслышал.

– Что вам известно о Плясунье? – требовательно спросил он, врастая в пол несмотря на попытки тетушки сдвинуть его с места.

– Она пляшет, – улыбнулся художник. – Я иногда вижу ее здесь в лунном свете.

– В лунном… Ага! Поэтому у вас окна без занавесей?

– Ну конечно, – серьезно кивнул Питер. – Она ходит только по лунным дорожкам.

Дядюшка действительно находился в подвале. В одной руке он держал лампу, в другой – трость с тяжелым набалдашником, которой неспешно и методично простукивал стену. Стена отзывалась ровным глухим звуком.

Из-за угла за ним следил Молодой Дворецкий. Он не только верил в клад, но и надеялся найти его раньше хозяина. Пока Молодой Дворецкий приплясывал на месте и грыз пальцы, Старый Дворецкий наблюдал за ним с холодной ненавистью. Его позиция была намного выгоднее – на повороте лестницы, у развилки двух коридоров, где всегда есть путь к отступлению.

Ой, а что это за ути-пусечка? — худые, в язвах, руки подхватывают меня. Притворяюсь обычной игрушкой, стараясь не смотреть на гнилую амфетаминную улыбку местной шмары.

""– А что это ты рисуешь? – вдруг воскликнула она с обвинительными интонациями. Питер отступил от холста, демонстрируя картину. Шесть прелестных, но очень грустных мышек стояли в ряд на задних лапках, печально сложив передние…""

Из метели проступает грузная, неуклюжая фигура. На ней столько слоев всевозможного тряпья, что она напоминает уродливый, ободранный шар. Голова плотно замотана, сквозь узкую щель светится желтым единственный глаз. Голос звучит приглушенно, едва различимо.

– Ты кто? – спрашивает человек, уже зная ответ.

– Я – Франц, смотритель этой виселицы. А ты?

Кристина летала в кронах деревьев, высматривая дорогу и заодно, по просьбе белочки, львов, тигров и медведей.(...)Горислава пела задорные песни, от которых все вокруг пускалось в пляс. Марек рассказывал интересные истории о местах, через которые они держали путь.

Иллюстрация показывает сцену обряда Лойо, когда главный герой повязал свою ленту на ветвь дерева, но тут появилась тварь.

Вот и сегодня, обычный пасмурный день. Я только тем и занималась, что рассматривала, как растет мой любимый дуб в лесочке на перекрестке. Знаете, я ведь иногда тоже пользуюсь своим положением. Вот, например, этот дуб заставила лет семьдесят назад посадить одного идиота, который хотел победить на Олимпийских играх. Сказала, что одной души мало, нужно еще и дерево здесь посадить, да так, чтоб оно прижилось. Ох, как он старался! Дуб получился могучий, сильный. Растет мне на радость.

Ветвь раскачивалась и поскрипывала на ветру. Гнездо, в котором лежал Кукушонок, опасно кренилось, грозя вот-вот сорваться в пропасть. В глубокий живой сумрак там внизу, куда уходили стволы всех деревьев.

Приоткрыв один глаз, Кукушонок наблюдал, как кружат в воздухе обрываемые ветром листья, как падают выпростанные из неловкого плетения прутики. Чувствовал, как соскальзывает всё ближе и ближе к краю гнездо.

Трое путников сидели у костра и коротали время за беседой, пока в котелке нагревалась вода для чая. Не все из них знали, что скоро их посетит необыкновенный и опасный гость - волк в шляпе и с саквояжем.

Лорану не нравились ясные ночи, когда звёзды исподтишка кололи подушечки лап и норовили забить нос и пасть серебряной пыльцой. Мерзкие звёзды, так бы и затоптать, да что им будет, алмазным. Другое дело – бежать по мягким тёмно-серым облакам, с ними и сладить проще. А вот Королева ясные ночи любила. Вдруг кто-нибудь да выглянет через щёлку штор наперекор страху или, целуя девушку, украдкой поднимет глаза к небу, чтобы загадать желание, тут ему и конец. Вот тогда-то и разгорались истинные звёзды, те, что Лоран любил всем своим существом, – глаза его Королевы.

– Правда украла?

– Украла.

Увлёкшись изучением внешности, Катя не сразу заметила маячившую за спиной тень в отражении. Девушка резко обернулась, но никого не увидела и почувствовала, как в душу холодной змеёй закрался страх. Вдобавок в руках с шипением потухла свечка.
Неужели у неё галлюцинации? Ведь в отражении продолжала мелькать жуткая тень.
— Что ты такое?! – спросила Катя испуганно.
Глаза девушки в зеркале стали чёрными, как и губы, растянувшиеся в глумливой улыбке:
— Я – это ты.

Девочка сидела на крыше своего дома. Если она поднимет голову и посмотрит аккурат вверх, то именно там подмигнет ей ее любимая звезда — Бирюзовая Ягода.

Ирв

Клинок с глухим воем описывает короткую дугу. Лезвие, что на кромке тоньше волоса, проходит плоть, как воду, вгрызается в неподатливое дерево плахи, отдает ломкую дрожь рукам – знак смятения и надрыва. Палач видит, как в этот миг широко распахиваются над согнутой спиной сияющие белым крылья. Дункан Калланмор стоит, закрыв глаза. В тенях слуа воет от восторга.

Небо и земля почти слились в ночном поцелуе, когда на горизонте Иремил увидел несколько крупных вихрей, похожих на торнадо. Они стремительно приближались к устроившимся на отдых путникам. Прималь быстро закрыл лицо заскорузлой тряпицей, надел очки с мутными стёклами. Они прилегали плотно, не пропускали песок и пепел. Но и видеть в них он почти не мог.
Воздух стал густым, душным. Его заполнил знакомый травяной запах. Такой же шёл от перетёртой между ладонями полыни, которую клали на могилы к покойникам. Иремил встал и пошёл навстречу вихревым воронкам.

нет

...Ещё не веря до конца своему счастью, Хоба победоносно зарычал, затряс седой гривой и хлопнул

ладонями. Существо на мосту вздрогнуло, бросило на него обречённый взгляд и разом обмякло....

Бабочка летела на меня. Быстро увеличиваясь. Миг — и её, уже огромные крылья, хлестали меня по щекам. Я не отбивалась — не могла и пальцем пошевелить, только выжидала, когда угомонится. Наконец, она закрепилась на носу, и я разожмурилась. Белый, в прожилках, заляпанный кое-где чёрными, маленькими кляксами, ворс почти не пропускал свет.

Перед ними открылась чудесная долина, усеянная блестящими цветными камушками и поделенная пополам узкой лентой ручья. Над омутом, всматриваясь в тёмную зеркальную гладь, сидела девушка. Несомненно, двайлица. Она была очень красивой, как ангелы предков с живых картинок: тонкая, белая, с длинными, гладкими, как шёлк, волосами, и такая же бесстыжая. Из всей одежды на девице было короткое, паутинно-прозрачное платье.

А вскоре твари заявились к самой деревне. Вечером, после заката. Страшные, черные, на двух ногах – похожие на людей, но не люди. Глаза у них светились желтым светом, и из глоток все время доносились странные звуки: то ли визг, то ли скрип… Они стояли между деревьями, в нескольких шагах от забора, а дальше не шли.

Боднув дверь, «мышка» перецепилась через порог и выпала из чулана. Немного побарахталась, но исхитрилась-таки опять встать на лапы. И тут тварь увидела настоящую мышку. Та мирно сидела в своей банке и, кажется, дремала.

Чучельник пингвинчиком двинулся к добыче. Но по дороге с ним начало происходить что-то странное. И без того раздутое тело вдруг сделалось ещё больше, пошло рябью. Глаза полезли из орбит, из-под перекошенного носа показалась круглая зубастая пасть.

Мышка, проснувшаяся от топота тумболап, нервно заметалась по своей стеклянной тюрьме. Чучельник, продолжая расти в размере, упорно тащился к ней. Но добраться так и не успел.

До ловушки оставалась всего пара шагов, когда тварь звонко схлопнулось. Мышка в ужасе пискнула и лишилась сознания.

Иногда, они собирают десятки поселенцев в охапки и несут куда-то.

И старик со всех сил бросился к калитке, он повернулся лишь один раз, когда пробегал мимо пустующего креста, на котором раньше находилось пугало. Подбежав, к кем-то уже запертой, калитке и раскрыв её, старик почувствовал сильную боль в груди, из неё торчали четыре острых ветки-корня, которые стали медленно сгибаться вверх, по ним текла кровь, обернуться он уже не смог. Марк умер так

«Мы видим счастья тень в мечтах земного света. Есть счастье где-нибудь: нет тени без предмета» 2, — прошамкал Ша-Бун, положил книгу на хозяйский стол и стал расставлять шахматные фигуры на начальную позицию.
— Партию?
— С превеликим удовольствием! — Джинн, нависнув над доской, сверкнул перстнями на пальцах. — Начнём! Иначе зачем ещё мы в этой истории.

Скоро лес заметно поредел. Луна поднялась высоко и уже увереннее освещала синеватую хвою, когда перед троллем возник обрыв. Отсюда открывался вид на далёкие зубцы скал, милые сердцу каждого горного жителя. Край обрыва терялся во мгле, но Хоба знал, что правее есть спуск. Здесь, прямо над пропастью, росла особо вкусная и душистая трава, которая придавала неповторимый оттенок вкуса любому мясу. Её запас уже подходил к концу, поэтому Хоба нарвал целую охапку, крепко зажал в лапе и поплёлся обратно, бросив прощальный взгляд на чётко очерченные силуэты вершин

Всё началось с того, что в молодости барону удалось обманом пленить чародея, который в качестве выкупа за себя предложил… переуступить победителю права на договор с драконом. Суть соглашения была проста: чудовище не должно было причинять даже малейшего вреда его владельцу. Хитрый маг, умолчавший о том, каким образом ему в руки попал пергамент со светящимися письменами, отвёл не поверившего ему сперва де Ломбреда к драконьей пещере. Так что перепугавшийся мало не до смерти рыцарь своими глазами увидел, как крылатый исполин мирно беседует с магом. К смене владельца договора тот оказался равнодушен. И почему-то беспрепятственно отпустил чародея, когда пергамент перешёл в руки барона.

Светила луна. С того конца села доносились нестройные рулады. Это кобольд с домовым сидели на открытом окне и, обнявшись, горланили песню

...И поэтому в дальнем коридоре первого этажа кончик портьеры приподнялся и похлопал по плечу последнюю из Шести Грустных Мышек,

которые пробирались куда-то гуськом по своим мышиным делам…

А девка только подмигнула опешившему мужику, натянула поскорее рукавички да хлопнула в ладоши... Взметнулся из-под ее ног снежный столб, заплясали в воздухе колючие снежинки, а когда развиднелось, Мыськи уже не было - сидела на ее месте маленькая рыжая белочка (...)
- Первуша, - донесся до охотника еле слышный девичий голосок, - приходи на следующую седьмицу на поляну, где нашел меня. Я ждать бу-уду-у

...И тогда Лоран прыгнул. Пролетел до середины озера и когтями, зубами нацелился в шею птицы-рыбы

Толстяк вытаращил глаза, усатый в изумлении открыл рот, а сутулый паренёк отодвинулся от костра в тень. Перед ними стоял волк. Стоял на задних лапах. В правой передней лапе держал коричневый саквояж, а голову украшала чёрная шляпа.

Вода блестела и рябила, в ней шевелились тени. Или не тени — я отвернулась. Вдруг что-то дёрнуло меня за ногу, я ойкнула. Чёрная, костлявая рука, похожая на корягу, обвила скользкие пальцы вокруг моей щиколотки и тянула в воду.

Открылась дверь, и куклы, как одна, расступились, нагнулись в поклоне. И я увидел её. Марион шла мимо склонившихся подданных. Да, именно подданных, потому что она выглядела, как королева. Темно-синее платье в пол, замысловатая прическа...

Незнакомка сразу же приковала к себе мужское внимание. Уже в силу того, что её наряд был смел и крайне необычен. Короткая кожаная куртка с накладными карманами, застёгнутая на все пуговицы, кроме верхних двух, туго обтягивала стан, открывая воротник грубой на вид блузы. Узкие, почти до неприличия облегающие штаны заправлены в высокие сапоги с обилием блестящих пряжек. Волосы, за исключением длинной, зачёсанной направо чёлки, убраны под шляпку с высокой тульей и короткими, загнутыми вверх полями. А на самой шляпке красовались очки-гоглы с замутнёнными стёклами.

Энрик встал, машинально поправляя и без того безукоризненно стоящий воротник парадного форменного сюртука. И почти что с усилием перевёл взгляд с незнакомки на Лаису, одетую в скромное коричневое платье с вышитым передником и белой блузой под горло

Пепел лез ему в глаза и ноздри, заполнил горло удушливой пробкой, ершился в лёгких. Он забил Маито до краёв и остался внутри, найдя в его теле своё место. Остатки душ вернулись к прималю, и он, как обещал, взял наугад щепотку, послюнявил пальцем комочек и замазал одну из трещин на руке. Затем взвалил себе на спину кулёк с Астре, застегнул ремни на поясе и груди.

Со стороны леса послышалось деликатное покашливание, путники обернулись.

Толстяк вытаращил глаза, усатый в изумлении открыл рот, а сутулый паренёк отодвинулся от костра в тень.

Перед ними стоял волк. Стоял на задних лапах. В правой передней лапе держал коричневый саквояж, а голову его украшала чёрная шляпа.

Зверь приподнял ушами шляпу и произнёс:

– Господа, позволите ли усталому путнику присесть у вашего костра?

Видение схлынуло. Арлен попятился.

— Боишься? — ласково спросила тень.

Наваждение висело в воздухе перед ним: вытянутая полупрозрачная фигура, плавящая внутри себя лунные отблески. Птичья голова с длинным клювом низко наклонена, крошечные глаза полыхали золотом. Трехпалые обезьяньи руки болтались плетьми, ноги заменял змеиный хвост с иглоподобной кисточкой.

Морметиль купается с ихтиями в океане Калейдо

Недалеко от пещеры на большой куче хвороста лежала туша быка с содранной шкурой, а рядом с ней удобно устроился на боку дракон. Крылья он сложил, в лапе держал огромный цветок, нюхал его и очень заинтересованно смотрел в сторону леса.

Приближение Девы Озера к трону
""Дева Озера приблизилась к трону и протянула свиток...""

Птичья голова с длинным клювом низко наклонена, крошечные глаза полыхали золотом. Трехпалые обезьяньи руки болтались плетьми, ноги заменял змеиный хвост с иглоподобной кисточкой.

""Другие дети уже собрались в круге камней: прощались с наставниками, нетерпеливо бродили туда-сюда, перебирали амулеты. Звучала песня теней, — то затихала, то вспыхивала, открывала и прятала поющих. Старые кипарисы возвышались над поляной, словно безмолвные стражи."" и ""Трое взрослых останутся здесь, проследят."" и ""четверо учеников - Яни, Аварат, Кэми и Ришра"" и ""Кэми коснулась моей руки, заглянула в глаза. Неужели сейчас опять спросит, не убьют ли меня? ""
Кэми беспокоиться о Кимри и смотрит ему в след

Движение около себя она почувствовала не сразу. Кто-то обнял её за талию, надавил на плечи. Что-то скользнуло вдоль ноги от бедра до пятки, обвилось вокруг щиколотки и потянуло вглубь. Дико вскрикнув, Вера хлебнула воды и ушла с головой под воду. В прозрачной толще Вера увидела тело — белое, гибкое, оно кружило вокруг неё, прижималось, волновались длинные волосы, бледные, сильные руки держали крепко. Вера брыкалась и колотила обвивавшую её скользкую плоть. "" и дальше упоминается одежда ""Самый мелкий из нечисти, будто этого и ждал, подпрыгнул и вцепился ей в шорты.

Но это ложь. Здесь никто не услышит молитв. Здесь небо слишком высоко. Здесь между ним и человеком — Эрлэг-хан, явившийся завершить то, что начали его дети.

Там было темно, в меру пыльно; на нижних полках сбоку расставлены банки с консервацией, на верхних – разложена всякая полезная домашняя мелочь. Ну там, метёлочки, рулоны бумаги, фольги, мотки ниток и бечёвки, старые газеты, видавший виды плюшевый мишка, связки перьев, странные мешочки с непонятным содержимым, обрезки кожи, восковые свечи… Предполагалось, что вот где-то на связках перьев я должен был насторожиться. Уж не знаю, где находились в этот момент мои мысли и здравый рассудок. Наверно дружно уплетали на кухне ореховое варенье домашнего приготовления. В общем, я не насторожился. Вместо этого принялся устраиваться поудобнее. Вить себе уютное гнёздышко в самом дальнем уголке. Между трёхлитровой банкой с томатами и корзинкой восковых фруктов, неподалёку от большой дырки в деревянной панели. Мышки там поселились, что ли? Или крысы? Края дыры были облеплены чем-то невесомым, липковатым и почти неразличимым вперемешку с сухими стебельками цветов. Гм… Паук? Я с сомнением оглядел дыру. Большой паук? Всё-таки просторное жилище кто-то себе… выломал. Очень-очень большой паук?! Впрочем, не важно. Ни мышей, ни крыс, ни, тем более, пауков я уж точно не боюсь, так что…

..Огни чуть замедлились, дожидаясь его, хотя может и показалось. Позже они вышли к полосе песчаных дюн. А за дюнами шумело большое, бескрайнее море.

И светил Маяк. Высокая башня, исполненная светом.

Вокруг башни водили хороводы бесчисленные болотные огни. Зачарованный Збышек следил за их упорядоченным, осмысленным движением. Два огонька играли в чехарду. Некоторые из огней двинулись навстречу к огням, сопровождавшим Збышека. Это была встреча знакомых, так дети встречают своих младших братьев.

Дети.

..Затем взвалил себе на спину кулёк с Астре, застегнул ремни на поясе и груди. Вздохнул горько..

Мама, помнится, прихлопывала их одним движением

Старый гном по имени Триг возвращался с охоты, цепляясь за заросли на более-менее пологих склонах самого опасного участка Эринских гор. В одной руке нёс увесистый топор: куда же гном пойдёт без верной секиры? А на плече тащил убитого козла. Трудно представить, откуда столько силы у маленького на вид существа! Старик, но порох в пороховницах не выгорел. На горы лёг сизый туман, укутывая диск солнца, что норовило улечься спать после тяжкой работы. Жужжали комары и цикады. Первые то и дело стремились усесться на круглый нос или на щеку, чтобы оставить зудящую ранку. Триг выдыхал в то место, где уселось насекомое, чтобы спугнуть его.

Драконица медленно обернулась, поводя красивой, несмотря ни на что, такой красивой головой, сделала несколько задумчивых шагов, нагнула шею… Ник перестал даже дышать: самка фобозавра, живая, всамделишная как минимум ровно настолько, чтобы уничтожить его и не заметить, была от него так близко, что, будь он самоубийцей, он мог бы протянуть руку и коснуться её чешуйчатого носа, ровнёхонько промеж глаз… расположенных так, что она сейчас в упор его не видит, потому что он стоит прямо перед ней…

Дракон был здесь. Его огромная, антрацитово-чёрная туша, покрытая блестящей в солнечных лучах чешуёй, нависала над лежащим телом юного рыцаря, похожим на безжизненную сломанную куклу.
«Опоздал!».
– Ты пришёл вовремя, Жиан де Ломбред! – пророкотал дракон, поворачивая в сторону барона увенчанную гребнем, будто короной, голову. Перепончатые крылья чуть расправились, словно руки радушного хозяина, готового заключить дорогого гостя в дружеские объятья. – Ты здесь, чтобы вернуть мне долг?
Язык старого рыцаря прилип к гортани, и тот, не в силах вымолвить ни слова, лишь отчаянно замотал головой.
– А-а, значит, ты снова пришёл меня обокрасть?
Ноги отказались его держать, и барон рухнул на колени, дико жалея о том, что не позабыл в трактире две добротных, объемистых сумы, переброшенных сейчас через конскую спину.
Глаза дракона сощурились, а в глубине усеянной зубами пасти сверкнули отблески пламени.
– Тогда, может быть, ты хочешь со мной сразиться? Отомстить за сына своего единственного истинного друга и женщины, которую ты когда-то по-настоящему любил?
– Тебя невозможно убить, – одними губами прошептал де Ломбред. – Пожалуйста… Смилуйся, повелитель

Утренние волны терлись о камни, словно ласковая кошка; вились, как локоны девушки. Смеясь, Морметиль убегала от них, но они всегда догоняли, окатывая дождём брызг. Цвет их был неопределим: переливался радугой, играл оттенками.
Это были не те водяные хлысты, тугие канаты, что скручивались водоворотами на глубине, и не те страшные, безумные, клокочущие валы, что приходили с приливом, – но даже такие, обманчиво мирные, могли убить

Перед ними стоял волк. Стоял на задних лапах. В правой передней лапе держал коричневый саквояж, а голову его украшала чёрная шляпа. <…> Люпус ловким движением раскрыл саквояж, и взору торговцев предстала россыпь холщовых мешочков.
– Как и вы, я торговец. И сегодня, только для вас: первосортные жареные орехи из недр леса; грибы, собранные на тенистых полянах и высушенные со специями; ароматные травы, чай из которых придаёт бодрости и снимает усталость тяжёлого дня.
Проворно достав из саквояжа деревянное блюдо, волк отсыпал на него грибов и орехов, и поставил перед мужчинами

На иллюстрации – белка Горислава в волшебном свитере, на котором вытканы некоторые приключения героев рассказа (помимо Гориславы,- ежика Марека, летающей девочки Кристины и мальчика Вани): встреча с хулиганистыми мухоморами, поход через лес и Железный парк в Каменную рощу, где когда-то жили люди, грибная пицца Марека.

Миротворец

«…выступает вперёд воевода, подняв над головой походную икону Божией Матери в простом медном окладе. Он держит её обеими руками,…», «…Три тёмных фигуры застыли у полога. Недвижные, едва различимые…. Мёртвых ни с кем не спутаешь…», «…Снаружи — лошадиное ржание, чей-то приглушённый смех:— Ишь-ты! Без всадников!... Не видят дружинники тех, кто прискакал на двух конях…», «…Воины Котяна Сутоевича, призвавшего русских князей на подмогу против явившейся с восхода беды, дали слабину, первыми не выдержали натиска татарских всадников…», «…Сам он стоит позади, за спинами своих послов, отделённый от них тончайшей льняной стеной. Михаил видит его очертания: длинные, плавно изгибающиеся рога, большую бритую голову, массивные плечи…»

– Ты пришёл вовремя, Жиан де Ломбред! – пророкотал дракон, поворачивая в сторону барона увенчанную гребнем, будто короной, голову. Перепончатые крылья чуть расправились, словно руки радушного хозяина, готового заключить дорогого гостя в дружеские объятья. – Ты здесь, чтобы вернуть мне долг?

На иллюстрации изображен главный герой рассказа Фил, который занимается поиском и уничтожением людей с особенными способностями. По большей части, это дети. Часть лица Фила прикрывает маска с лицом ребенка, у которой на лбу нарисован прицел. С одной стороны она символизирует тех детей, которые стали его жертвами (""Особенного малыша нахожу я. И, вместо письма из Хогвартса, пускаю ему пулю в лоб.""), с другой стороны, глаз Фила, выглядывающий из глазницы ребенка намекает на то, что главный герой и есть тот самый ""особенный"" ребенок, который в свое время был мишенью для охотников:

– Что скрыть?!

Я закашлялся, и сразу же почувствовал вкус крови во рту.

– То, что ты – особенный, – объяснила Стелла. – Точно такой же, как и те, кого мы ищем и уничтожаем.

Девушка, изображенная в полете с пистолетом, является напарницей главного героя. Она оказалась объектом, созданным особенными способностями Фила. Потому ее размещение и вид на иллюстрации подчеркивает ее ирреальность (слишком длинные волосы, застыла в воздухе и т.п.).

...Там было платье. Жёлтое, как солнечный свет. Там поднималась на крыло тяжёлая железная птица. И уже нельзя было ничего изменить.

Тяжело, беспомощно хлопали за спиной мёртвые крылья. Мешали падать.

Может быть, где-то там, за множество реальностей отсюда, продолжал терять высоту самолёт, в котором летела Ириша. Но пока падение его не оборвалось, у Кукушонка ещё есть шанс всё исправить...

.. Джинн, нависнув над доской, сверкнул перстнями на пальцах. — Начнём! Иначе зачем ещё мы в этой истории.

Ша-Бун сделал первый ход и пристально взглянул на джинна из-под кустистых седых бровей.

— Хозяин смешной. Ты тоже смешной, — наконец, заключил он, плюхнулся в кресло и сунул ящеров хвост в рот...

Ночью я, естественно, ни в какую оранжерею не попёрся. Сидел на кухне и заедал стресс имбирными пряниками, размышляя о своём нелёгком бытии.

Лелея в душе слабую надежду на то, что Рикарт всё-таки струсил или просто не нашёл дракона и повернул назад, де Ломбред сам не заметил, как оказался на обширной, поросшей чахлыми кустиками площадке перед знакомым зевом пещеры.

Дракон был здесь. Его огромная, антрацитово-чёрная туша, покрытая блестящей в солнечных лучах чешуёй, нависала над лежащим телом юного рыцаря, похожим на безжизненную сломанную куклу.

«Опоздал!».

– Ты пришёл вовремя, Жиан де Ломбред! – пророкотал дракон, поворачивая в сторону барона увенчанную гребнем, будто короной, голову. Перепончатые крылья чуть расправились, словно руки радушного хозяина, готового заключить дорогого гостя в дружеские объятья. – Ты здесь, чтобы вернуть мне долг?""

Этот день уже клонился к закату.
— Еще один покос и всё, — сказал Коста, старший из братьев. Никос и Йорги поднялись, взялись за косы.