На иллюстрации изображен принц в хрустальном гробу. На нём "расшитый золотом и шёлком индиговый мундир". Лес, ежевика...
(…)Лицо под тонкой корочкой ледяного хрусталя казалось таким хрупким, фарфоровым. Вьюлка любила разглядывать его, словно драгоценность в шкатулке.
"Молодая женщина шла по левую руку от вожака. На ней
не было доспехов, как на мужчинах, а платье не походило на те простые длинные рубахи, подпоясанные кожаными полосками, которые носила сама Кэйли и другие девушки. Платье городской было красным, как ягоды брусневики и казалось таким гладким, что хотелось провести по нему ладонью. Короткий подол до колена открывал блестящие коричневые сапоги с диковинными застёжками и ремешками. Но больше всего Кэйл поразило лицо – ярко расписанное краской. Узоры перетекали со лба на волосы, причудливо переплетённые лентами и цепочками."
На иллюстрации изображены Вожак воинов с Нуалой на переднем плане на
фоне портрета Кэйли, ведьмы гнилых земель.
Поздно ночью бродит по городу Фогельзиктен. Голова
у него от мёртвой птицы, руки – как птичьи лапы; ходит он и
заглядывает в дома. Коли не спишь, как все хорошие дети, не смотри в окно: если встретишься с ним глазами, быть в доме слезам, и горю, и смерти.
к рассказу в целом
Мальчишка схватил кожаное ведро с шипа спинного плавника. Хватаясь за веревку, протянутую между шипами, царапая в кровь и разрезая кожу на ладони об плавник, он пробежал по сухой шелестящей чешуе к хвосту, рискуя упасть в болото. Балансируя на извивающейся спине, мальчик закинул ведро в канаву, остающуюся следом позади ихтецелоса и, зачерпнув из неё относительно чистой воды, бросился бежать обратно к голове.
Мужчина вырвал ведро из рук мальчишки и брызнул водой на оба рыбьи глаза.
Когда уже совсем стемнело и идти через лес сделалось невозможно, она отыскала укромное местечко среди затесавшихся меж деревьями валунов и там развела костёр.
И долго заворожено смотрела, как рождаются в пламени костра крошечные саламандры – глянцевые, яркие. Как деловито копошатся, выискивая и глотая самые вкусные, тлеющие розовым угольки. Как стелются алыми вьюнками трепещущие огненные хвостики, и медленно истаивают пахнущим хвоей дымом.
Живой Уголёк неспешно катился вокруг костра, то ли тоже любуясь саламандрами, то ли дразня их своим румяным боком. Уголёк, конечно, был слишком велик для того, чтобы сойти огненным ящеркам в еду, но они всё равно поворачивали любопытные носы ему вслед.
Истра счастливо улыбалась, наблюдая эту игру, забыв ненадолго своё горе, и язычки костра плясали отсветами в её смеющихся глазах. И в чьих-то ещё глазах. Больших, серебряных, похожих на пару полных лун по ту сторону костра. Истра перестала улыбаться.
Гор ещё не успел отреагировать, когда в модуль, пользуясь тем, что муж стоял чуть в стороне, метнулась экипированная Маша. Только была тут – а уже активировала дверь, нырнула в лабораторию. Вход запечатала.
– Мария!..
Секунда на принятие решения. Минута на переодевание.
Гор ворвался в модуль. Схватил жену за руку.
– Ты что творишь?! Немедленно убирайся, это может быть опасно!..
– Гор, миленький, я должна проверить...
– Ничего ты не должна!
Гор подтолкнул Машу к выходу. Однако та вывернулась.
Набычилась.
Как не делала никогда.
– Хватит, Гор! Прекрати! – приказала она. Положила руку в перчатке на объект.
– Повторяю, немедленно... – наливаясь злостью, начал было Гор, но Маша перебила:
– Я – учёный, имею право обследовать...
Как вдруг осеклась.
Рюрик присвистнул. Гор замер.
Рука Маши испуганно отдёрнулась.
Потому что «гробик» трепыхнулся живым существом. И верхняя часть его стала раскрываться, выдвигая нечто из середины.
Секунда, вторая – и это нечто застыло дюймовой башенкой. На ней, точно яйцо Фаберже, светилась капсула – стеклянная на вид, полная некого раствора. Но не это было самое потрясающее.
Капсула не пустовала.
– Эмбрион, – бесцветным голосом сказала Маша. – Человеческий.
– Живой, – добавил Рюрик.
...И издал сухой смешок, повернувшись к Гору:
– Команданте, это не гробик. Люлька.
Тишина.
– Уничтожить.
На двери одного из домов мокло объявление: "КАИН. Если ты не похож на других, всё плохо, тебя все ненавидят и некуда идти – ты пришёл". И чуть ниже: "Нищим и калекам вход воспрещён". Вард помялся у порога, вздохнул и толкнул дверь.
Приграничный городок этот, Бравая Застава, сразу пришелся Игнаасу не по душе. Слишком тесно, слишком людно, слишком много сточных канав. Теперь же, когда он с подельниками стоял на эшафоте на главной и единственной площади этого крысятника, ему попросту хотелось блевать от одного взгляда на серые покосившиеся лачуги, взбитую множеством ног грязь и нарочито ухоженную, богато украшенную кирху, посвященную Святому Орму, спасителю заблудившихся, покровителю садов и пажитей. … На помост, пошатываясь от утренней порции вина, взошел глашатай в засаленном камзоле.
Насадив на крючок то, что раньше было рыбой и теперь напоминало кашу, мальчишка опустил приманку с грузилом под воду. Поплавок остался на поверхности, и пара чаек, не мигая, уставилась на него, гипнотизируя.
Мистраль все посматривал на «бороду» кучевых облаков, вальяжно развалившись в лодке, а Тито опустил одну руку в воду, задумавшись.
Героиня рассказа Вендетта поднимается на серебристом драконе к парящему ресторану, чтобы встретиться с Андре.
- «Чайки волновались. «Буря!Буря! – кричали они»
«С безумным взглядом Мистраль, стоя на коленях,
Перебирал пули»
Господин Тэтч никогда не желал Дерри доброй ночи. Вместо этого он каждый раз рявкал: «Увижу, что ты снова жжёшь газ – убью!»
В день, когда приходили счета, Дерри лучше было не попадаться ему под руку. Антиквары, продающие фарфоровое блюдце по цене сервиза на сорок персон, вроде как должны быть богатыми, но лавка господина Тэтча скорее была лавкой старьёвщика – местом, где прачка или швея втридорога покупает статуэтку пуделя с облупленным носом, чтобы соседи видели, что она может это себе позволить. Пускай господин Тэтч не называл Дерри иначе как «тупым щенком», но даже он, мальчишка, понимал: то, что здесь выдают за сокровища, на самом деле всего лишь мусор…
Вот только ночью это не помогало.
Дерри боялся господина Тэтча с его тяжёлой рукой и злым ртом, но тот хотя бы был понятным: от него можно было спрятаться, убежать, в конце концов, перетерпеть боль, а вот темнота… В ней жили пауки размером с крысу и хищные пыльные кролики из-под кровати. Картины в облупленных рамах становились окнами в жуткие чужие миры. Шкафы с посудой звенели, словно мимо них кто-то прошёл, старые часы, сбиваясь, тикали не в такт; гипсовые статуи по углам смотрели неподвижными белыми глазами, и Дерри, ночующий на вытертом диване в торговом зале, с головой прятался под одеяло от их взглядов…
Он давно сошёл бы с ума, если бы не Лукас.
Дерри придумал это имя сам. Когда-то, жизнь назад, мама преподавала в своём университете древние языки; он мало что запомнил, но в памяти точно осталось одно. Lux. Свет. Лукас светил поздним прохожим с витрины, зазывая их внутрь, и в обязанности Дерри входило зажигать его фонарик в сумерках и гасить на ночь. У стройного бронзового юноши была высокая шляпа и улыбка, светлая, как солнце, а на маленьком постаменте у него под ногами блестела золотом полустёртая надпись: «Аделине от тёти Лары. Не бойся тьмы».
Глупо, наверное, но иногда Дерри молился, чтобы Лукаса никто никогда не купил. Другие видели в нём обычную газовую настольную лампу, слишком дорогую для обычного дома; для Дерри это был единственный способ дожить до утра. Он не мог спать без света, даже если это значило, что придётся вечно прятаться от господина Тэтча, которого то и дело выгоняла из постели бессонница. В прошлый раз, когда Дерри не успел погасить фонарь Лукаса вовремя, синяки у него не сходили ещё неделю, но это было неважно. Он уже привык.
… В ту ночь, когда всё случилось, Дерри проснулся от того, что кто-то сидит на его кровати, и первым, что он увидел сквозь полуразомкнутые ресницы, был свет.
Дерри подскочил от страха, думая, что и господин Тэтч сейчас сорвёт с него одеяло, и… Но вместо грубых пальцев, хватающих за шиворот, чья-то тонкая, тёплая рука вдруг ласково растрепала его волосы, и незнакомый голос, в котором ясно слышалась улыбка, негромко произнёс:
- Ш-шш, малыш. Это всего лишь я.
Дерри протёр глаза, не понимая, где он. Может, до сих пор спит? Иначе как объяснить, что рядом с ним сидит высокий стройный юноша с волосами, белыми, как снег, и фонарём на коленях, одновременно чужой – и очень, очень знакомый?
- Ты – сон? – прямо спросил Дерри, не придумав ничего лучше.
- Если тебе так нравится, - ответил Лукас.
Его фонарь, настоящий фонарь, светил спокойно и ровно. Дерри оглянулся: витрина была пуста.
- Н-но как ты… - начал было он, но тут дряхлые напольные часы начали хрипло бить полночь.
Лукас улыбнулся.
- Слышишь? Двадцатое марта. С днём рождения.
Дерри растерянно моргнул. Надо же. Он совсем забыл. Не вспоминал с тех пор, как мама с папой…
…Но тут несколько женщин упали на колени, вжали ладони в землю. Сразу пятеро воинов оказались по горло в вязкой ловушке. Будто с глубин поднялись путы, оплели ноги и дёрнули вниз…
Молодая женщина шла по левую руку от вожака. На ней не было доспехов, как на мужчинах, а платье не походило на те простые длинные рубахи, подпоясанные кожаными полосками, которые носила сама Кэйли и другие девушки. Платье городской было красным, как ягоды брусневики и казалось таким гладким, что хотелось провести по нему ладонью. Короткий подол до колена открывал блестящие коричневые сапоги с диковинными застёжками и ремешками. Но больше всего Кэйл поразило лицо – ярко расписанное краской. Узоры перетекали со лба на волосы, причудливо переплетённые лентами и цепочками.
изображен главный герой, перо в его руке, символическое противостояние с бытовой техникой, дверь в спальню и дверь в детскую как две колонны в Таро. Сама иллюстрация полностью отражает символику карты Таро «Повешенный».
Изображение фрагмента осушения смрадной ямы с останками брата, перед котором Финли становится «Королем всего на свете».
«С тех пор два года миновало, а то, что Логан исчез, так никто и не заметил. И вот настало время размывать яму, в которой братец лежал. С тяжёлым сердцем принялся я за дело. Но не пропадать же добру. Да и кости Логана, какие остались, хорошо бы по-человечески похоронить.»
Но любой шторм когда-нибудь заканчивается, и, подобно морской глади в штиль, успокоились и мысли бывшего человека. Все образы и желания, мелькавшие в душе, стали на свои места.
Теперь Зитиарх понимал, почему его тянуло к сокровищам. Он – ловец жемчуга, и вторая натура чуяла это. Тогда, два года назад, в тот злополучный день Риано нырнул, чтобы достать чудную ракушку, и появившийся морен подарил ему жемчужину. Каэта отобрал драгоценность и убил Риано. Но морены спасли человека, превратив в себе подобного, в Зитиарха.
Зитиарх вплывает внутрь пещеры.Вход, которой охраняет огромный спрут.
Музыка, нетерпеливо ждущая, пока он о ней вспомнит, коснулась его плеча, и Дерри отпустил ладонь Лукаса, спеша за ней туда, куда она ведёт. Он раскинул руки, чувствуя, как туман течёт между пальцами, как прохладно-ласковая вода; запрокинул голову…
ревожный сигнал рога пронзил тишину осенней ночи.
Горы дрожали.
Дим резко вскочил с постели.
«Опять побег».
Гул рога перерос в прерывистые короткие сигналы и, наконец, стих.
«Безумцы! На что они надеются?»
Надев мундир да умывшись, Дим направился в штаб.
Падал снег.
Нависающая над головой отвесная стена Шестой Гряды, загородившая собой восточный горизонт, угнетала…
*
Пошёл снег.
Его верный Рассвет взмахивал мощными крыльями, набирая высоту.
Холодно.
Пегаса била дрожь.
– Потерпи, друже, уже скоро, – Евпат, гладя по шее черногривого, старался разглядеть что-то сквозь снежную завесу, и вот пегас вылетел из облаков, тут же уйдя резко вправо.
Отвесная каменная стена Пятой Гряды Небесных Гор преграждала путь, уходя далеко ввысь.
Обложка , как аннотация рассказа
Рыцарь и кролик отправились добывать копье герцога.
Примечание.
Прошу Автора рассказа простить мене некоторые вольности в изображении персонажей. А так же ,благодарю Автора рассказа за то, что его текст эти вольности спровоцировал.
Тут он заметил её – лису-ведьму. Кицунэ стояла в стороне, прячась за кустами. Она сосредоточенно смотрела на воинов, согнув руки в локтях и расставив пальцы. На них блестели серебряные ниточки, идущие к сражающимся. Она управляла ими, как марионетками.– Ведьма-а! – Синдзи, выставив вперед клинок, понесся на неё. Ещё мгновение, и острие возится ей в живот. Кицунэ увернулась, только ниточки на землю полетели.
Лукас взглянул на него с любопытством. Его фонарь стоял на узеньких перилах моста: упадёт или нет?..
- Тебе нужно разрешение, чтобы называть меня другом?
Он помолчал, глядя на небо.
- Я тебе его даю.
Дерри сжал пальцами перила, и ему показалось, что он чувствует дрожь земли, по которой где-то там, далеко, спешат тяжёлые составы.
- Мне нужно было пойти к ним, - тихо сказал он.
Лукас склонил голову набок.
- Что держит тебя сейчас?
Он улыбнулся на удивление в глазах Дерри.
- Ты ведь жалеешь о танце, а не о людях.
Дерри вздохнул.
- Всё равно. Уже поздно.
- Открыть тебе одну тайну? – Лукас взял фонарь, рукавом стёр с стекла осевшие капли влаги. От них остались серые разводы: что дождь, что туман в этом городе – грязь…
Дерри посмотрел на него.
- Они все тебе врут, - спокойно сказал Лукас. – Не бывает никакого «слишком поздно».
Он протянул Дерри руку.
- Если хочешь танцевать – танцуй.
Дерри стоял перед ним, хотел возразить и не мог придумать, что́.
Вот так вот просто.
- Здесь нет музыки, - сказал он.
- Ты и есть музыка.
- К-как это?
- Без человека такой штуки, как музыка, нет в природе. Есть только шум. И мы, решившие, что в нём есть смысл.
Да.
Дерри вдруг подумал: что, если вообще ни в чём нет смысла, пока мы не придумаем его сами?
Он взял протянутую руку Лукаса. Пальцы фонарщика были такими тёплыми, что сразу согрели его собственные.
- Никто не будет над тобой смеяться, - мягко сказал Лукас. – Если хочешь, я закрою глаза.
- Нет, - сказал Дерри. – Лучше я.
Он закрыл глаза, задержал дыхание и прислушался. Ветер, запутавшийся в опорах моста, звучал почти как скрип пластинки в мамином граммофоне. Далёкий гудок паровоза казался братом голоса флейты.
Полицейский впервые улыбнулся. Он указал на просвет между соснами, где воздух сгустился и переливался, как северное сияние.
- Вам туда.
- Вот просто так идти и всё?
- Да. Всего доброго!
Описание интерьера антикварной лавки + сцена появления Лукаса:
«Картины в облупленных рамах... Шкафы с посудой... старые часы... гипсовые статуи по углам... и Дерри, ночующий на вытертом диване в торговом зале...»
«В ту ночь, когда всё случилось, Дерри проснулся от того, что кто-то сидит на его кровати, и первым, что он увидел сквозь полуразомкнутые ресницы, был свет.
<...>
Дерри протёр глаза, не понимая, где он. Может, до сих пор спит? Иначе как объяснить, что рядом с ним сидит высокий стройный юноша с волосами, белыми, как снег, и фонарём на коленях, одновременно чужой – и очень, очень знакомый?»
